Дэвид Николс - Мы

— А это что такое? — удивилась Конни, не переставая хихикать.

— Наше собственное джакузи! — Я нажал одну из потертых кнопок на панели управления, и ванна осветилась снизу розовыми и зелеными лампочками. Еще одна кнопка — и агрегат начал трястись и скрипеть не хуже вертолета. — Совсем как в наш медовый месяц, — заметил я, стараясь перекричать шум.

Конни дошла почти до истерики, как и Алби, заглянувший в смежную дверь, чтобы посмеяться над нашей комнатой.

— Да, ты умеешь выбрать отель, пап.

Обидно слышать такое. Я ведь хлопотал, заказывал номера, предполагая, что отель явится для них приятным сюрпризом, но теперь мне ничего не оставалось, как сохранять чувство юмора.

— А как твой номер, Эгг, могу ли я поинтересоваться?

— В нем спать все равно что в вагине.

— Алби! Прошу тебя…

— Над моей кроватью висит огромная картина целующихся лесбиянок. Они меня заводят.

— А у нас вот этот шедевр. — Конни указала на огромное полотно некой дамы с торчащими во все стороны волосами, которая засовывала себе в рот флуоресцентную лампу. — Я, конечно, не разбираюсь в искусстве, но знаю, что мне нравится.

— Ее ударит током, если она будет лизать лампочку, — заметил я.

— Ну не возмутительно ли?! — воскликнула Конни. — Как все убого! Так и хочется взять влажную тряпку и все здесь протереть.

— Глядите, — сказал я, — чайные принадлежности.

— Жуть! Интересно, что здесь подают на завтрак? — поинтересовался Алби.

— Устриц, — ответила Конни, — и большие подносы с кокаином.

— А мне нравится. Это же бутик! — бросил я и постарался присоединиться к общему смеху.

Когда все успокоились, мы прошли в приятное кафе на Ноордермаркт и посидели на площади в тени красивой церкви. Ели тосты с поджаренным сыром, пили вкуснейшее пиво из маленьких стаканчиков и пытались говорить с голландским акцентом, не похожим ни на один акцент в мире.

— Он немного певучий, с небольшой примесью кокни, — объяснила Конни. — А «с» все произносят с пришепетыванием. — Шлушайте, добро пожаловать в наш шекш-отель. Если что-нибудь понадобится — наручники, курш пенициллина…

— Так никто не разговаривает, — сказал я, хотя звучало весьма недурно.

— Ноншенш. Получилошь идеально.

— Ты говоришь совсем как Шон Коннери.

— Потому что, Эгг, именно так это и звучит — германский кокни Шона Коннери.

Возможно, все дело в пиве, или в солнце, освещавшем наши лица, или в очаровании этого уголка, но мы, Петерсены, решили, что нам очень нравится Амстердам, что он нам прекрасно подойдет как семье.

До той поры я знал этот город только зимой, в период дождей. Когда мы впервые здесь оказались, в ноябре, примерно девять месяцев спустя после нашего знакомства, дождь лил как из ведра и продолжал лить во время нашего длительного испытательного срока. Конни пыталась приобщить меня к своей светской жизни, однако действовала с осторожностью, с какой обычно отпускают на волю животных из зоопарка. В ее обучающую программу входила и поездка в Амстердам, куда мы отправились с Женевьевой и Тайлером, ее друзьями по колледжу, которые недавно поженились. Раз они художники, предполагал я, то захотят увидеть всех Рембрандтов и Вермееров, но оказалось, что им интереснее проводить время в многочисленных кофейнях. Курение конопли меня не привлекало. Я попробовал разок, но одна затяжка «Пурпурной дымки», или «Вишневой бомбы», или «Смеющегося Будды» вызывала такую тревогу и паранойю, что это было чересчур даже для меня. Во всяком случае, у меня не возникало ни малейшего желания хихикать, когда кровь отливала от лица, а сердце сжимал страх. Я решил предоставить их самим себе и провел в одиночестве полдня в Музее Анны Франк.

Это было незадолго до того, как мы с Конни начали совместное проживание, и моя ностальгия по той первой весне и лету остается непотускневшей. Мы виделись каждый день, но жили в разных квартирах, семьи, друзья и светская жизнь у нас тоже были разные. Оставались культурные экскурсии, разумеется, но если Конни вдруг чувствовала потребность «припоздниться» с приятелями по художественной школе или отправиться в ночной клуб, где события могли «выйти из-под контроля», что бы это ни значило, тогда я обычно предлагал, чтобы она шла без меня. Она редко протестовала, не уговаривала. Иногда мне даже хотелось, чтобы она действовала чуть настойчивее, но я не жаловался. Как только вечеринка заканчивалась, она всегда приходила ко мне повидаться хоть в два, хоть в три, хоть в четыре утра. К тому времени у нее появился свой ключ — какое это было счастье, заказывать для нее ключ, — она отпирала им дверь, молча залезала ко мне в постель, теплая, с размазанной по лицу косметикой, пахнущая вином, зубной пастой и сигаретами «для общения», и обнимала. Иногда мы занимались любовью, но случалось, что она дергалась, вертелась, потела, и я приписывал ее беспокойство алкоголю или какому-нибудь наркотику, хотя ни разу не начинал проповедовать или просить ее о чем-то. Если она не могла заснуть, мы немного болтали, и Конни очень старалась говорить трезвым голосом.