Виктор Голявкин - Избранные

— Иди, иди, — сказал мне отец чрезвычайно ласково, — готовься, готовься.

Я ушел в нашу знаменитую спальню с нашими кроватями и принялся за алгебру. Учеба у меня сейчас шла хорошо, я не запускал. Понятное дело, без семилетки не сунуться никуда. Если семилетка дело обычное, то надо справиться с этим, а не отмахиваться. От простого к сложному. «Взявшись за ум», сидел я за алгеброй и слушал доносившийся разговор. Формулы и цифры путались, а разговор воспринимался.

— Зара Леандр! О! Зара Леандр! — повторяла профессорша.

— Да, Зара, Зара, Зара Леандр! — повторяла за ней мама.

— Лиа де Путти! О, Лиа де Путти! — восклицала мама.

— Лиа де, Лиа де, Лиа де! — талдычила Фигуровская.

— Дуглас Фербенкс! — произносила Фигуровская голосом грудным, хриплым, прокуренным. — Или, к примеру, Мозжухин…

Они понимали друг друга. Вот кто спелся!

У отца выдался свободный вечер, и он слушал эту трескотню, коротал время в компании профессорши. А может быть, для него это была своеобразная музыка после бесконечных экскурсий? Речь шла о неизвестных мне киноартистах, блиставших на экранах в прошедших, далеких для меня годах.

— Мне симпатичен Утесов в «Веселых ребятах», — робко сказал отец, но они налетели на него и смяли окончательно,

Утесов им не нравился. А мне нравился Утесов, но особенно артист Петр Алейников в кинокартине «Трактористы». Он песню пел: «Здравствуй, милая моя, я тебя дождался, ты пришла, меня нашла, а я растерялся…» Точь-в-точь про меня.

— Вы говорите: симпатичен, но Утесов ведь не девушка, — выдала Фигуровская.

— Я говорю: симпатичен, потому что он мне симпатичен, — ответил отец.

— А кто вам несимпатичен?

Я ждал, отец скажет: «Вы мне, милашка, несимпатичны». Но он сказал: «Откуда я знаю — кто!» И Фигуровская сказала: «Ну вот, видите!»

Мать вбежала в комнату, сорвала со стены открытку актрисы Веры Холодной, и до меня донеслось восторженное:

— Вот моя любовь! Вот моя любовь! Глаза чего стоят! Одни глаза чего стоят! Посмотрите на глаза внимательно, у кого еще в мире имеются подобные глаза? Изумительный взгляд, редкий взгляд, бесподобное выражение!

— Равно как у Джоконды, — сказал отец.

— Ах, много ты понимаешь, — отмахнулась мать.

— Придите-ка, голубушка, ко мне, — загудела Фигуровская, — я вас порадую такой Холодной, что вам станет жарко.

— Та, что у вас на печке? — спрашивала мать.

— На печке стоит Бальмонт, дорогая.

— Ах, да!

Отец вошел ко мне. Прилег на кровать с ворчанием. Испортили папаше вечер. Он скоро заснул.

О чем толкуют все время эти женщины: моя мать и Фигуровская? Все ли женщины судачат об одном и том же, как считает отец? Сколько я ни прислушивался, выяснить мне ничего не удалось. Я принялся за алгебру и решил задачу. Храпел отец. Я вышел к ним. Профессорша Фигуровская собиралась уходить. Она вдруг размахнулась и так же, как отец, неожиданно хлопнула меня со всей силой по груди, заявив:

— Расти на радость нам!

Что хотела она сказать этими словами? Какой был в них смысл? Просто так расти, на радость маме и профессорше Фигуровской, или фигурально? И это все?

Я пошел на звонок, встретил в дверях Алешку Шароева, и мы с ним пошли прогуляться.

Мальчишки отчаянно работали руками, закидывая друг друга редким бакинским снегом. С утра шел ровный снежок и ровно ложился на землю. Вышли ребятишки с досками, фанерками, кто с чем попало. Снег не таял, ребятишки веселились.

В окнах Шторы горел свет.

— Один тип, вон в том окне, должен мне порядочно денег, — сказал я Шароеву, — но никак мне их у него не вырвать. Надул меня два раза, — может, сходим? Вдвоем нажмем покрепче, и порядок. Не посмеет отвертеться.

Шароев согласился, и мы с ним поднялись. Монгольский бог подгонял меня по лестнице.

Открыла нам Сикстинская мадонна.

Губы ее дрожали, а глаза — воспаленные, красные и стеклянные, но я особенного внимания на это не обратил. Сикстинскую мадонну как бы подменили, совсем другая женщина, непричесанная, но на это я тоже особенного внимания не обратил. Я не придал всему ее странному виду значения, может, они там договорились, он ее нарочно в таком виде посылает, кто их разберет…

Она меня не узнала или не хотела узнавать, и я напомнил. Я сказал, что никак не могу застать ее мужа, он мне должен за работу, до сих пор не отдал. Просил зайти после Нового года, и вот я зашел.

— Еще и вам он должен? — спросила она странным голосом.

— Да, должен.

— Это очень приятно, — сказала она, глядя на меня отсутствующими стеклянными глазами.