Виктор Голявкин - Избранные

Слова отца напоминают мне речь на похоронах директора оперного театра.

— Пора серьезно осмыслить свою жизнь, ощущать самому необходимость… И, как мужчина с мужчиной, я должен тебе сказать главное…

Перед каждым из нас бокал шампанского и мороженое. Отец взял целую бутылку.

Разглядываю расписанные стены кафе-мороженого. Уверен, я мог бы расписать их лучше. Ни в какое сравнение не идет эта натуралистическая мазня с моим шедевром. Вяло.

— И хотя Рудольф, Царствие ему Небесное, уверял меня, что ты никогда не возьмешься за ум…

Я чувствовал себя виноватым перед покойником последнее время. Он, никому никогда в жизни не давший в морду, выручавший нас частенько деньгами, любезно предоставивший в мое распоряжение свой любимый инструмент (в котором я, правда, не нуждался), бесспорно не заслуживал ненависти и презрения, а наоборот. Я оценил его сейчас, когда он умер. Но мне не хотелось сознаваться в этом отцу. Я так и не понял, что он был за человек, почему у него не было друзей, кроме моего отца.

Мы с отцом чокнулись и выпили.

Отец сразу повеселел, он пил редко, и бокал шампанского на него подействовал.

— А тебе, пожалуй, достаточно, — сказал он, наливая себе еще.

— Да что ты, папа, — сказал я.

— Извини, — сказал он неожиданно и долил мне до краев.

Приятно сидеть с отцом за бутылкой. Приятно, что он так сказал.

— Есть сколько угодно людей умнее своего таланта, — начал отец, попивая глоточками из бокала, — а есть глупее своего таланта…

Я кивнул. Но не понял.

— …Нельзя на все наплевать. Если у тебя действительно талант, при мысли, что ты им обладаешь, у меня удесятеряется энергия. Он так и сказал тебе? Действительно так выразился, или мать прибавляет? «Редкий талант»? Без преувеличений?

— При мне он этого не говорил.

— Настолько высоко о тебе отозвался, поверить трудно!

— А я в своем таланте и не сомневался.

— Нахальство, уши вянут!

— Мать отнесла ему рисунки, которые давно пора выкинуть, — сказал я, — старые барахловые пейзажи и прочую муру. Достигну в боксе, на время живопись оставлю, а потом буду работать в плане своей стены.

— В каком плане? Что ты болтаешь? Увидел бы секретарь горкома нашу стену!

— Ну и что?

— Разве я напрасно покупал тебе мастеров Возрождения в букинистическом магазине? И что ты почерпнул?

— Я почерпнул у Кончаловского, — сказал я.

— Ничего подобного у Кончаловского я не встречал, я его внимательно рассматривал.

— Значит, я пошел дальше, только и всего.

— Дальше?!

— Да, дальше.

— Куда дальше?

— Вперед!

— Как это понимать?

— Меня интересует свое искусство, а не допотопщина.

— А Репин? А Брюллов? А Шишкин?

— У Шишкина только и есть одни шишки, — сказал я, довольный своим ответом.

— Плеяда первоклассных мастеров! Я же тебе сам покупал Шишкина по твоей просьбе в букинистическом магазине, и ты сам восхищался его лесом…

— Когда это было…

— Значит, Шишкин тебе теперь не нравится?

— Мне нравится Кончаловский.

— Один Кончаловский?

— А что, нельзя?

Глаза у отца заметались в разные стороны. Признак волнения.

— Тебе и старые мои рисунки ведь тоже не нравились, — сказал я.

— Неправда. Я хвалил.

— А сам в моем таланте сомневаешься.

— Но секретарь горкома же хвалил?

— Это другое дело.

— Ну вот, видишь.

— Совершает кражу, — сказал отец, — а краски, добытые преступным путем, беспардонно размазывает по стене. И выдается это за новаторство.

— Я подумаю, — сказал я нарочно.

— Надо, надо подумать о своем таланте.

Я заметил: слова «о своем таланте» он произнес бережно.

Посидели.

— Ни к чему тебе, между прочим, шампанское, — вдруг сказал он, — ты и так хорош.

— Шампанское — не водка, — сказал я.

— Можно подумать, ты пил водку!

— А за что же меня из школы выгнали?

Он знал, но забыл.

— Не только за это тебя из школы исключили. Даже у такого милого, деликатного человека, как твой директор, переполнилась чаша терпения.

— Но все-таки меня выгнали за водку, — сказал я.

— За распущенность, не за водку. За потерю элементарной ориентации в обстановке, за оголтелость и неуспеваемость!

Я упорно твердил, что именно из-за водки покинул школу, просто перепил.

Отец возмутился словами «покинул» и «перепил», но, к моему удивлению, заказал еще по бокалу.

Росписи на стене уже показались мне настолько никудышными, что я начал кривляться и морщиться.

— Прекрати строить рожи, — сказал отец, как видно принимая это на свой счет, — веди себя нормально.