Виктор Голявкин - Избранные

Продолжим дальше, предстанем перед читателем не крупным размером, не солидным гонораром. Просто, гордые и довольные, двинемся дальше, и пусть наш роман не шатается, а держится твердо и прямо, как подобает великому роману. Хотя огромная цифра, обозначающая страницу, для многих является изумительной, внушительной, веской, крепкой, ободряющей, красивой, содержательной, подавляющей, интригующей, мы, взглянув на крупную цифру, только посмеемся.

Самое время поговорить о смехе. Один человек так выразил свое отношение к смеху: «СМЕХ — ЭТО САМОЕ ЛУЧШЕЕ ИЗ ВСЕХ». Он вроде бы не совсем точно выразился. Что значит — «из всех»? Но все равно можно понять: смех он ставит высоко. Наверное, от восторга и любви к смеху он немного коряво, но в рифму выразился. Сколько хотите людей, которые от восторга выражаются неточно. Зато убедительно! Лично мне такие люди вполне симпатичны.

Хуже, когда говорят: «СМЕЯТЬСЯ, ПРАВО, НЕ ГРЕШНО НАД ТЕМ, ЧТО КАЖЕТСЯ СМЕШНО» (очень уж осторожно сказано!). Или: «СМЕЕТСЯ ТОТ, КТО СМЕЕТСЯ ПОСЛЕДНИЙ» (как угрожающе!). Или: «СМЕХ БЕЗ ПРИЧИНЫ — ПРИЗНАК ДУРАЧИНЫ» (настораживающее отношение к смеху!).

Будто смех таит в себе что опасное. Но это не наши слова.

Безусловно, когда вокруг плачут, а один смеется, это таит в себе что-то странное, а может, и опасное. На похоронах, конечно, смех равносилен плачу.

Не советуют смеяться там, где смех воспринимается как выпад.

Не советуют смеяться довольно часто. Хотя врачи на этот счет, кажется, иного мнения.

Смейся себе на здоровье, если тебе не повредит. Если повредит — не смейся. Главное, чтобы смех не повернулся к тебе боком, другой стороной. Нежелательной. Боковой.

Один смеется по всякому поводу, другой по определенному поводу, третий без всякого повода.

Человек образованный, непьющий, выпивающий, шагающий раз-два в одну и ту же сторону туда и обратно, — безусловно разберется, где смешно, а где нет. Не стоит ему мешать. Если не разберется — ему хуже, не нам. Не для того же он, в конце концов, в школу ходил, чтобы быть угрюмым. Между прочим, если умело читать сей роман, вдумчиво, терпеливо, открывая на любой странице, можно подняться до уровня настоящего юмора. Человек, поднаторевший на этом романе, может нахвататься юмора мешками.

Великие писатели неплохие в этом помощники и учителя.

Чехов, Марк Твен, говорят, от души хохотали, когда было действительно смешно. Когда ничего смешного не было, они, рассказывают, смотрели на дело мрачно. Рабле смеялся как надо, на бочке с пивом или на бочке с вином. Для него бочка пива или бочка с вином были подходящим и почетным местом, про него ничего плохого сказать нельзя, кроме хорошего. Но это все писатели, которые уже умерли, им сейчас не до смеха в буквальном смысле. Тем более что они вдоволь посмеялись на своем веку. Но смех не умер с ними. Мы с вами смеемся не меньше, а может быть, и больше, не нужно умалять себя. Нужно разгибаться, выпрямляться, выше поднимать голову и смеяться, как я, уроженец Баку, города, что расположен у Каспийского моря.

Пошли дальше.

Ну, во-первых, нужно кое-что и делать, не только хохотать. Дело я ставлю на одно из первых мест, может быть, сразу после… Все-таки безтолку хохотать, хихикать не большое достижение, учитывая, что не всегда смешно.

Закончим мы трактат о смехе так:

Смеяться просто необходимо.

Просто так хохотать необходимости нет.

Не смеяться совсем — попросту страшно.

Смеяться больше всех — прекрасно!

Смеяться меньше всех — не стоит.

Смеяться шумно, нетактично, некрасиво, неинтеллигентно, несерьезно, при дамах, при лошадях, при кошках, при собаках, при детях, при курицах, при генералах, при всех — по-моему, можно. Но нужно ли? А в конце концов, хохочи себе при дамах сколько влезет, что они, могут запретить, что ли?

Смеяться на улице нельзя. А по-моему, можно.

Смеяться, в общем, можно.

Уж если смех не самое лучшее из всех, то человек, который не умеет смеяться, не знает, как это делается, или забывает — дело самое худшее из всех.

А теперь, во всем разобравшись и вдоволь посмеявшись, предоставим нам и вам, и всем — ОТДЫХ!

Но и отдыхая, можно поговорить. Представьте себе, вы лежите на одной кушетке, а я на другой. Ноги вы положили на спинку стула, и я сделал то же самое, и вот мы с вами лежим, и вы меня спрашиваете, глядя в потолок:

— Вот у вас там вначале были, как можно выразиться, абстрактные опусы. Откровенно говоря, я не понимаю таких выкрутасов. Зачем? К чему? Зачем вы все это делали, черт вас возьми? Что хотели этим сказать? Ну, к примеру…