Генрих Сапгир - Летящий и спящий

Обрадовались люди, всюду шурупы ввинчивают: во все замки, во все приборы, в головы — уж само собой. Развитие, да еще по спирали.

И детям развлечение: берут отвертку и шурупы вывинчивают. Сразу жизнь живей пошла. Одно поколение ввинчивает, другое вывинчивает. А в последнее время гвоздить стали. Гвоздят и гвоздят. Так проще. Только молодым потом гвозди клещами вытаскивать приходится.

А что же Пуруша? Разочаровалась голова в людях. В дикие леса удалилась, себя созерцать. А что в себе созерцать? Шуруп?

Ехал стриженый затылок, Хмур-авторитет в «мерседесе» большие деньги получать или выбивать, не знаю. По дороге встретили его киллеры в «Москвиче». Посыпались, веером полопались стекла. На ходу расстреляли в упор. Вывалился Хмур из машины на шоссе. Подбежали, смотрят, какой же это Хмур? Лежит на асфальте мертвая Мурха.

Похоронили Мурху пышно, с уважением, все равно вместе с дубовым гробом и горою роз в печке сожгли, до-тла.

Там, в мире теней, стал он античным богом. Хамур — бог секса. От бога любви Амура хамоватостью отличается, и затылок стриженый.

Только кажется мне, вижу я теперь этот затылок в кресле на ночных просмотрах и конкурсах красоты. Тоненькие девочки, однако грудки вперед и сисечки дрожат от нетерпения.

— Господин Хамур! Господин Рамух!

А он — античный бог — головы не повернет.

— У тебя, милая, муха на ляжке (апатично). Не подойдет.

Посеяли Вику. Уродилась Вика привязчивая, ласковая, цеплючая, и глаза — васильки.

Одна беда — не хочет Вика замуж. «Боюсь, обовьюсь, потом не отцепишь».

Пришел парень, рослый, голова — солома. Обвилась вокруг Вика тесно, все свои цветочки на соломе развесила.

А тут новость — повестка. В солдаты голову-солому забирают. Плачет Вика, выпускать не хочет: забреют лоб, всю солому — под машинку.

Рассердился парень. Расцепил все ее крючочки-коготочки. Надо, однако, идти чужую Родину защищать.

Ушел солдат. И пропал там на чужой Родине. Убили — в песок зарыли.

Послала Вика весточку-веточку свою на чужую Родину. Проросла веточка в пустыне. Почуял ее, зашевелился солдат. Из песка вылез, домой вернулся.

Правда, стали спать они ложиться, он свой череп отдельно на тумбочку кладет. Обвила Вика цветами-васильками голый череп. Плачет: «Ничего не жалко! Жалко голову-солому».

Жили-были Крики Боли. Досаждали мне всю жизнь, особенно по вечерам их слышно.

Наконец я не выдержал:

— Замолчите, Крики Боли! Вы не даете мне спать! Я кусок из-за вас проглотить не могу.

Устыдились, видно, Крики Боли. Сделалось так тихо, что стали слышны удары палок мучителей.

Скребется кто-то у Скрынди в животе. Муторно ему. Видно, когда спал в лопухах, рот открыл, кто-то и воспользовался — залез. А так Скрындя никого в себя не пускал. Не общежитие ведь, поселятся, шуметь будут, безобразия всяческие устраивать. Держал рот на замке обычно. А тут недоглядел.

— Выходи, — говорит Скрындя, — а то извергну.

Изнутри тонюсенький голосочек:

— Ты потом не пустишь.

— Погляжу на тебя, потом видно будет.

— Какой хитрый, я выйду, а ты — рот на замок.

— Все равно извергну, вылезай.

— Тут такие апартаменты, электричества, жалко, нет. Я с собой свечи захватила, всюду канделябры зажгла. Красиво.

— То-то в груди горячо. Туши свечи. Сейчас тебе свое животное электричество подключу.

— Ого! Как засверкало! перламутром переливается!

— А ты думала! Это я снаружи такой невзрачный. Полюбовалась — и давай. Давай наверх.

— Жадина. Хоть бы пожить по-человечески… А?

— Вылезай.

— Не вылезу.

— Не заставляй применять силу, слышишь!

— Что я, дура, из такой красоты — да на ваш мерзкий свет, там трухлятина всюду лежит, тьфу!

— Выходи.

— Не выйду.

Напрягся Скрындя, напружинился. И пошла снизу сила — чрезвычайчики, много, все мускулистые, со скребками, с лопатами. Изнутри все наверх гонят, вычищают. Только взвизгнула гостья, выбросило ее наружу прямо в лопухи. Вот оно кто, Хмарья-змея оказалась.

— Полюбила я тебя, Скрындя, не гони.

— За что ж ты меня полюбила, Хмарья-змея?

— За что тебя все любят?

— За ум скренделем.

— А я тебя, Скрындя, за скромность, за скрытность, за скрышу над головой. Вообще за нутро твое, за душу.

— Вот и врешь, у меня души нет.

— Скрыта твоя душа в самом тайном уголке, в коробочке, ракушками украшенной.

— Не верю.

— Не веришь, Скрындя? там еще ПРИВЕТ ИЗ КРЫМА на скрышке.