Генрих Сапгир - Летящий и спящий

Стал Скрындя думать-вспоминать.

— Привет, говоришь? Из Крыма? Это я в Крыму… Это я прислал… Моя коробочка… тайна моя…

Заплакал Скрындя.

— Вот видишь, значит, ты не такой уж плохой. Значит, есть надежда.

— Есть надежда, говоришь?

— Буду я душу твою любить, буду изнутри по утрам протирать.

— Только не грязными пальцами.

— А у меня платочек с собой.

— Входи, Хмарья. Живи сколько хочешь.

И впустил.

Намазался Шмард на кусок белого хлеба. Размечтался: «Сейчас меня съест кто-нибудь!»

Чувствует, схватила его чья-то рука. Алчный рот, сверкая двумя рядами зубов, приближается. Откусил, тьфу! Выплюнул: липкий, резиновый.

— Думал, это сало, а это Шмард!

Слез Шмард с белого хлеба, не берут едой на работу.

Устроился Шмард ночным сторожем на продуктовый склад. Пришел на смену, разлегся Шмард на диванчике. И снится ему праздничный стол, где он в виде особенной закуски присутствует.

Проснулся утром смену сдавать, а склад обчищен, все дочиста съели, лишь он один целый остался. Правда, надкус на нем есть, но, видимо, в зубах завяз.

Снова уволен Шмард, шлоняется бездомный, шмердит от него. Погибает, шморкается, шепчет: «Все болезни ко мне липнут…»

Однажды сошлись на площади голодные горластые рты. Один рот так ругался, брызгал слюной, что Шмард подумал: «Авось проскочу!» И бросился вперед в рычащую пропасть. Рот испугался. Скорее захлопнулся и замолчал. Залепил его собой Шмард, как замазка.

С той поры у Шмарда работа постоянная. Если митинг или стачка, пока полиция с толпой сражается, Шмард главного крикуна берет, опыт есть.

Пришла в город Сонипраскубинимахинияха. Сама уже в центре, а хвост городские ворота еще минует. Растянулась по всем улицам.

— Куда это очередь?

— На биржу труда?

— Акции покупать?

— Давненько мы очередей не видели.

— Я не очередь, я сама по себе, — отвечает Сонипраскубинимахинияха.

В баню первым делом потянулась. В моечный зал долго входила. Уже голова ее вся вымытая, распаренная, на улицу выходит, а внутри еще раздеваются. Пространщики в панике по бане бегают. Сначала шаек не хватило, потом и воды не стало, вся кончилась. Вылез хвост из бани весь намыленный, ругается на чем свет.

Есть захотела Сонипраскубинимахинияха. По всем магазинам прошлась, все скупила и съела. Даже соль и спички.

— Война, что ли?

— Это все Сонипраскубинимахинияха.

— И откуда она взялась!

— Знаем, знаем, какая сонипраскубини… тьфу, не выговоришь!

Опустел город. Все жители по домам сидят, дуются. Скучно Сонипраскубинимахинияхе одной ползать.

Смотрит, а из переулка Барбузомоножринамамуния ползет. Обрадовались друг другу ужасно. Бросились навстречу, даже перепутались сначала: какая-то Сонибарбузопраскубинимамуния получилась.

Услышал правитель Ой гул и топот шагов. Увидел их в окна дворца. Испугался Ой, что — демонстрация, что — революция, что права человека, наконец. И послал на площадь войска и танки.

Мгновенно рассыпались Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по буковкам. И каждая буковка в механизм танка, в голову солдата закатилась. И все там испортила. Сломалась армия.

Совсем испугался Ой и убежал, может быть, в Америку. Жители, правда, этого не заметили. Как и всюду, они были заведены только на свое.

А С. и Б. собрались снова и пошли из города. Как им оставаться, где Тах, Бах, Трах — такие имена, все заведены, и все спешат, будто вот-вот завод кончится.

Растянулись Сонипраскубинимахинияха и Барбузомоножринамамуния по зеленым холмам, уходящим вдаль под голубым небом, подернутым дымкой. Идут с холма на холм, беседуют между собой. Только гул слышен, будто большая гроза уходит.

Нашел дождевой червь осколок бутылочного стекла и приполз в Университет прямо в аудиторию.

— Что это, — спрашивают, — за длинный скользкий парень?

— Я Лионель в очках.

— Забавный! — смеются.

Однако профессору не понравилось.

— Что за глупый смех! Посторонних прошу покинуть аудиторию.

Не растерялся Лионель, рядом студентка яблоко перед собой выложила, он и заполз в яблоко соседки. «Пардон», — говорит. Всю лекцию внутри яблока просидел, науку грыз.

Так весь курс украдкой прослушал. У студентов всегда что-нибудь найдется: груша, апельсин или персики. Ученый стал, толстый — настоящий доцент.

Однажды так осмелел, что выполз на кафедру и стал рассказывать от Адама.