Генрих Сапгир - Летящий и спящий

соберешься с духом

а свежести уже нет…

взял и написал ненаписанное

критики удивились ужасно:

персик это или роман?

если персик — в компот его без разговоров!

а если роман

надо еще раскусить

писатель и сам удивляется

говорит друзьям

потому написал — не мог не написать

бродило во мне бродило

чуть не разорвало

так ты сочинил бомбу!

К нам приезжал мультимиллионер

седой костистый блондин

неужели и ему сквозит небытие

пил как лошадь

Таня не отставала

смеялся показывая лошадиные зубы:

«по-русски! по-русски!» —

что ему чудилось в этом «по-русски»?

город как табор плохая водка

женщина Таня неразбериха…

предок его — протестант

такой же костистый блондин

разминал сухой колос в ладони

и смотрел на солнце

сжалился Господь

подарил ему потомка — протестанта

с такими же коровьими ладонями

которому сквозит небытие

от самогонки все же блевал

утром делал гимнастику

приседая как конь

надел измятый легкий костюм

и уехал торговать зерном

все они с помойными ведрами

подгоревшими котлетами

развешанными пеленками на кухне

очередью в ванную

велосипедами над головой

и горами чемоданов в коридоре

ссорами и доносами

драками и примирениями

праздниками

алкоголиком-соседом спящим на лестнице

ввалились в его творчество

и стали требовать себе бессмертия!..

потом они путешествовали по всему миру

из Нью-Йорка в Париж

из Парижа в Берлин

со своими помойными ведрами

подгоревшими котлетами

и алкоголиком-соседом

это был успех

а потом они вернулись домой

и хотели сойти с холстов и страниц —

ан! место занято —

другая пошлость и новая нищета

аукционист был в ударе

бил молотком с размаха по вазе —

сыпался синий Китай —

черепки продавал с барышом

вышибив венецианские окна

весь музей пустил с молотка

директора —

предварительно выбив ему зубы

музейных девушек —

разорвав на них платья

чтобы арабы лицезрели их прелести

крыс —

белобрысому аспиранту из Гамельна

он обливался потом и хохотал

вот-вот хватит удар

выбивал молоточком стаккато

и продавал

продавал в самозабвении!

с каждым ударом молотка

выворачивал себя наизнанку

продал печень

почки

сердце

мозги —

и уже выпотрошенная оболочка

гудела как барабан

продавала свой трепет и звон —

и покупали

возле скамейки

метались низко

отодвинулся в тень —

в волосах!

вытащил и отбросил в сердцах —

ящерица!

встал и пошел по набережной

в закатном оранжевом —

преследуют — свете

замахал полотенцем

ага! разлетелись!

завтра же скажу

надоело

снова на бреющем

голова в летном шлеме

пикирует в лоб! —

и фюзеляжи серо-желтые

пулей проносится

завтра скажу

все!

ну и что, что любит

сам будто прошитый трассирующими

так разлетались —

дохнуть не дают!

каким-то образом научился

обходиться без мыслей

одними движениями души

говорят старик дремлет

а он не дремлет

он уходит

разбудят —

с трудом возвращается

смотрит на тебя и не видит

а то уйдет так далеко

кричи и тряси — не услышит

недоумение бровей

морщинами избороздило лоб

дрогнули красные веки

распустил губы пожевал

неожиданно всхлипнул по-детски

так и умереть недолго

в рыданиях слюнях соплях! —

так ему там хорошо

пожилые в этой легенде

представляли собой жалкое зрелище

с листьями обвисшими от засухи

скрученные с обломанными ветками

они стояли вдоль дороги

на солнцепеке —

побежденные

а когда-то шумели широкими вершинами

широковещательные планы

шумные сборища —

и все это лепет листьев

дети отрастили клювы и когти

их оперение — крылья автомашин

их похоть выросла со скоростью

их звезда стала орлом

нет они не хотели ущемлять —

просто расчистить дорогу

а потом все это свезли в большие кучи

и сожгли как мусор

лица горящих светлели

они сгорали для будущего

а вверху уже сшибались

чудовищные клубки

с мясом вырывали перья

и сами падали в огонь

там были люди а здесь — чайки