Генрих Сапгир - Летящий и спящий

пенсионера в коричневых шароварах

с обветренным глинистым куском лица из-под шарфа

засупоненного

оседланного своим рюкзаком

как бесформенным карликом

равнодушно с ним поздороваться

возможно познакомиться

нет не возражает

нет не раздражает

на той стороне далеко за лугами неявственный лес

вон там

не там левей

нет не там

видите белеет

между двумя редкими верхушками

да между сосной и осиной

видите купол

ну вот наконец

это Архангельское

плоское фойе 60-х

с низкими столиками и буфетами

со знаменитостями и незнаменитостями

разрозненно как бы не замечающими

ниже по широкой ковровой лестнице —

на первый —

ряды вешалок

между которыми

еврей похожий на директора

как у себя дома

в подвале у неоновой стойки

полная девушка лет пятидесяти

в разных ракурсах как на экране

мне — коньяк

Миле — шампань-коблер

раздвинулись дверцы лифта

мы уже опускались

какие-то металлические шкафы и стояки

сжал ее руку

спокойно спокойно

испуганно потянула меня

пойдем отсюда

но там была маслянисто-глянцевитая стена…

сразу стала отдаляться уменьшаться

Мила! Мила!

А Мила не больше орешка

вспыхнула искрой — и погасла

Боже! как стало жарко

одежда и плоть истаивают на мне

надо успеть

надо попасть на премьеру

непременно надо

пропустите меня пожалуйста

да стоит ли так спешить?

лысый еврей-гардеробщик

распахнул занавеску — впустил:

ослепительно черная

бархатная слегка покалывающая

иглами света

мы летели с кресел

непомерно вытягиваясь излучаясь

в искривляющийся

живыми горящими красками

гигантскими фигурами и лицами

(я бегу стреляю толкает в грудь умираю)

и все это одновременно —

вообще стараюсь ускользнуть

но толстая девушка сверху

ухватила меня за хвостик

положила между резиновыми ломтями

поглощает меня — бутерброд

шлепая разварными губами

трепыхаюсь не очень

пожалуй мне хочется быть съеденным

так и съели меня

на этой премьере

в новой жизни снова встретил Милу

иногда ходим в Дом кино

на премьеру

лысый подмигивает мне

как заговорщик

но я никогда не спускаюсь ниже нижнего уровня

где металлические шкафы

да туда и хода нет —

гнусно-маслянистая стена

по всему периметру Центрального парка

рассыпались зеленые фуражки

полумужчины в майках и ковбойках

вихляются на границе безумия

зеленые фуражки пьют кружком из кружки

зеленые фуражки поют в кружке кружком

зеленые фуражки блюют в зеленую траву

плохо мне плохо

фуражка

катится по асфальтовой дорожке

и падает суконным верхом в пыль

умри ты сегодня

а я — завтра

сегодня праздник День пограничника

мемориал великой империи

оживает кумачом и золотом

хорошо было служить где-то там

где всё четко:

это дерево наше

это чужое

эта хата наша

эта чужая

эта девка наша

и эта наша

скуластое солнце

прожигает колючую проволоку

пот течет желобком под ремень

у! травинка щекочет ноздрю…

отойди старшина!

застрелю!

как же после всего не резвиться на московских лужайках

на Крымском мосту и в метро

не прыгать не выть не брататься

с такими же везунчиками

как не подраться дурачась

ты ему сунул раза?

он тебе сунул раза?

синие околыши

каски омоновцев —

бей по котелку!

драка мелькает

как решетчатый частый штакетник

в драке все — братья

и то слышу: волокут меня за руки за ноги

раскачали и бросили сволочи

как старое ржавое железо…

где моя зеленая фуражка? где?

отдайте падлы головной убор!

верните мне мою гордость

с крабом она — с гербом сучары!

даром что ли картон вырезал

чтобы тулья стояла как штык!

потерял я свое лицо гады

теперь об меня любой чмырь кроссовки может вытирать…

красиво живем!

нашарил среди кирпичей и стекла

хорошо — далеко не откатилась

обтер нахлобучил — и мрак!

бабка и дед прорастают в крови — ненавижу! —

зеленоскулый на медном закате

бедный птенчик выпавший из родного поселка

прямо в сумасшедшую толпу

от ужаса ты осмелел так

что расталкивая всех локтями

и получая отовсюду тычки и подзатыльники

вывалился прямо на эстраду

в свет прожекторов —