Генрих Сапгир - Летящий и спящий

Я встал, будто хочу ноги поразмять, и стал прохаживаться по краю крыши. А муравьишки внизу бегали, машинки бежали. И тут, будто невзначай, я стал ходить по этим людишкам и машинам. Какой переполох внизу поднялся: запаниковали, заметались, побежали врассыпную, а машинки друг на друга полезли, как жуки-навозники. И под моими сандалиями трещали и лопались.

— Стой! — закричал мне Вергилий. — Остановись! Ты давишь разумные существа.

— Нет уж, — говорю. — Ростом не вышли разумными быть. Пусть сперва докажут, что разумные. Муравьишки.

А сам какого-то юркого большим пальцем ноги догоняю. (Ноги у меня в тесных сандалиях, вот большие пальцы и торчат.) Кричит, да не слышу что, может быть, просто пищит, как таракан. Он — за угол, я — за ним, он — в подъезд, я сунул ногу — не влезает палец в дверь. Повезло человечку.

— Ладно, может, они и разумные, — согласился я. — Вон как меня перепугались. Послушай, а почему столбы и киоски внизу никуда не побежали? Им что, жизнь не дорога?

— Вещи живут другой жизнью, как я понимаю, — ответил Вергилий. — Люди их делают, люди их приобретают, люди их теряют, наконец. Но у вещей своя жизнь, отдельная от людей, иногда глубоко чуждая людям.

— Зачем же людям вещи? — удивился я.

— Вернее поставить вопрос так: зачем вещам люди? — усмехнулся Вергилий.

— Действительно, зачем?

— А это надо у них спросить.

И мы спустились в мир людей и вещей — по пожарной лестнице. Здесь, в городе, вещи текли блестящим пестрым потоком, иногда ныряя в темноту, как в песок. Люди бежали за вещами, люди несли вещи бережно, как младенцев. Люди гордо выставляли вещи напоказ. А вещи молчали. И вообще, без людей — отдельно — они выглядели сиротливо, вот — костюмы на вешалке в магазине, вот — длинные ряды обуви на распродаже. Продавец где-то, даже не смотрит. А они ждут, что люди их радостно схватят, примерят, притопнут и пойдут куда-то по гладким тротуарам, по мраморным плитам, по лакированным паркетам.

— Ах, какие замечательные у вас ботинки! туфельки! мордовороты! — скажет что-нибудь.

Смотрите, как уныло сморщилась, почти рыдает эта забытая сумка на лавке в вагоне. Молния жалостно искривилась и готова расстегнуться. Зачем ей все эти блестящие застежки, все это весомое содержимое, если хозяин оставил ее? Но смотрите, как она оживилась, когда какой-то ловкий и находчивый человек подхватил ее за ручки. Да, она — его, она всегда принадлежала ему, это почти новая, почти кожаная сумка. И я понял: вещи нуждаются в людях так же горячо, как и люди в вещах. Иногда они нравятся друг другу безумно, иногда друг друга недолюбливают, но жить друг без друга не могут…

— Посмотри сюда, — позвал меня Вергилий.

В полутемной витрине стояло пирамидой множество телевизоров — и в каждом ярко веселились и говорили люди.

— Неужели вещи пожирают людей? — поразился я.

И тут мы стали свидетелями такой возмутительной сцены. На тротуаре неподалеку стояла кучка людей. Подошел пузатый автобус — и всех по очереди проглотил, правда, одного выплюнул. Видимо, не пришелся по вкусу.

— Он их всех проглотил! Куда смотрит полиция? — воскликнул я.

Ярко освещенные здания проглатывали людей вереницами. И мы не заметили, как нас проглотило одно милое, уютное заведение.

Мы сели за столик. Я заказал себе водки, Вергилий — розовый коктейль (какой-то особый) с вишенкой.

— Если вещи поедают людей, зачем же те их производят? — продолжал возмущаться я, выпив пару рюмок.

— Люди — непоследовательные существа, — Вергилий с удовольствием потягивал коктейль. — Может быть, они делают вещи специально. Специально, чтобы вещи поглощали их. Представляешь, ты производишь розовый коктейль, который медленно и вдумчиво пожирает тебя начиная с головы.

— А как же реальность?

— Время и фабрикует реальность, и уничтожает ее.

— Где же истина? — недоумевал я.

— Где ей быть? Истина на дне, как сказал мудрец, — ответил Вергилий, пытаясь выловить вишенку из бокала.

Все было выпито — и мы нырнули на дно.

Когда мы выплыли, вокруг была темнота, которая постепенно сгустилась в причудливые облики не то зверей, не то людей. Все мы — не то звери, не то люди — барахтались в каких-то помоях. Но окружающие, пожалуй, чувствовали себя как на всемирно известном пляже в Рио-де-Жанейро. Они обменивались любезностями, ныряли куда-то вместе и появлялись оттуда заметно повеселевшие. Некоторые жадно хлебали помои, видно, не нахлебались вдосталь там, наверху.