Генрих Сапгир - Летящий и спящий

— Поэтому между реальностью и разумом возможен контакт только на условном уровне, на любом, который разум может себе представить. А он может представить многое… — это уже произнес Вергилий, сидя на подоконнике моей террасы.

За окном был сад и луна. Что-то трепетало почти неслышно внизу в темноте. «Ветер шевелит листья у дороги времени», — почему-то подумал я.

Но самое яркое впечатление от всего, что было: на вершине мира, похожего на кастрюлю, стоит Сократ и беседует с зеленым кузнечиком, который сидит на его ладони.

Во-первых, живем на свете мы, а во-вторых, мы сила, и мы всегда правильно думаем. Кто мы? Мы из переулка, мы с ближайшего завода, мы из НИИ-лаборатории, мы со двора, из ДЭЗа, мы из пивной-пивбара, мы из подвала-спортзала. Вообще мы. И все у нас нормально.

А тут один парень в никого влюбился. Сидит на скамейке, руку поверх забросил, словно кого обнимает. А никого нет. Женька Щербатый говорит:

— Это невидимка. Сейчас я на нее сяду.

Сел. И схлопотал, конечно. Мы вмешиваться не стали, его девушка, а если она невидимка, все-таки свинство на нее толстой Женькиной жопой садиться.

В общем, видим: в кино он ей тоже — билет покупает, на одном месте сам сидит, другое пустое — она занимает. Кто подойдет, «занято» говорит. Может, и прав, если взял билет, значит, «занято». Все-таки забавно — есть она там или нет?

— Я все понял, ребята. Он ее себе придумывает, — сказал Женька.

— Читал я про такое в «Юности». (Не в юности, не подумайте, а в журнале «Юность» — в юности, по-моему, он вообще ничего не читал.)

— Врешь, — говорим.

— Бля буду! Был такой знаменитый скульптор в Греции, так похоже девушку вылепил, что она, не будь дура, ожила. И полюбила. Пиг миллион его звали.

— Вот и врешь, — снова сказали мы. — Такого имени быть не может. Это же «миллион свиней» по-английски.

И прозвали мы влюбленного парня Пиг миллион.

— Одолжи, Пиг миллион, пятерку.

— Пойдем, Пиг миллион, купаться.

Ничего, отзывается. Мы тоже каждый кличку свою имеем, кто приличную — это еще повезло, а кто такую, что сразу не выговоришь, запнешься. Мы — это кто, вы думаете? Мы — это мы. Мы всегда правильно думаем и нормально живем.

После работы мы с девочками из общежития обнимаемся — летом в парке, зимой, когда подруга из комнаты уйдет. Это еще мягко сказано, обнимаемся. А что? Мы тоже люди, и все у нас по-людски. Правда, девчонки в кустах, как поросята, визжат, если не сказать, как свиньи, так что это у нас Пиг миллион, а не у него.

Идет он по главной аллее, как в кино, под белыми фонарями пустоту обнимает. А что, имеет право. А то бы мы его сразу отвадили, если бы не с нашего двора был. Отец у него в ОБХСС работал. Вот еще почему мы его бить не стали (Женька не раз подбивал, а не стали). Начали мы ее видеть — рядом с ним видеть — и каждый раз другую.

— Ничего себе брюнеточка, — захлебывался Женька Щербатый. — Вчера — родители уехали — к себе вел — на лестнице видел — симпатичная.

— Такая полная крашеная блондинка на балконе у него стояла, — рассказывал Петр по кличке Я Вам Наработаю. — Старше Пига раза в два.

— Тоненькая и зеленая, — отметил Сашка. — Лаборант.

— Нет, ребята, — сказал я. — Видел я ее, как вот вас сейчас, четыре груди, две жопы и коса толстая с кулак. Врать не буду, хотя сам удивляюсь.

— Может, у него каждый раз новая? — предположил Витька Слюнтяй Сопли Подбери.

— Парень скромный, не похоже, — возразил Петр Я Вам Наработаю.

Спросили мы у Пига. Сначала глаза на нас выпучил. Потом засмеялся.

— Да никого у меня нет… (вздохнул). И видно, не будет.

— Кого же мы видели? Ведь мы все видели — и все разных. Красивых.

— Я бы не прочь такую! — мечтательно сказал Вадик Сочинитель Подотрись.

— Ты нас загипнотизировал, — решил Женька Щербатый. — И мы тебя сейчас будем бить.

— А может, вы, ребята, каждый свою — о ком мечтали, того и видели?

— А что? Может, он и прав, — переглянулись мы.

Мы — это кто? Мы — это мы, всякий вам скажет. Мы из биллиардной — мы из пивбара — мы из подвала, что есть, то и видим.

— А ты кого видишь? — спрашиваем. — Все ходишь, выдумываешь, тискаешь, «трахаешь», наверное, а какая она — нам непонятно.

— Да такая… вам не понять, — говорит.

— Нарисуй ее нам, кто тебе мешает.

Он взял и нарисовал — подробно, от туфелек-импорт до черной челки.

Посмотрели мы на рисунок. Поставил я на садовый стол свой двухкассетник «Шарп», нажал клавишу, врубил «битлов» и говорю: