Михаил Климов - Другая дверь

А он попал сюда, значит, что-то – вес в падении или пистолет у виска (почему нет?) – заставило его дергать ручку именно так.

И он оказался в нашем времени…

Что дальше?

Дальше он, человек Гороха…

Предположим, что это всё же Леший, а не просто какой-то бычара, так страшней, но и полезней… Потому что будешь смотреть вперед, понимая, что враг у тебя хитрый и жестокий, а не тупое быдло…

Так вот, дальше Леший не может понять – где он и в каком столетии. Даже если Федерико всё рассказал, понять, куда именно ты попал, – непросто, а смириться с этим и с тем, что не вернёшься назад – вообще невозможно…

Почему Горностаефф опять использовал ручку от «Жигулей», про это Слава никогда не узнает…

Скорей всего, по не богатству, просто добивал запасы, ранее приобретённые, но использовал же…

Прохоров посмотрел по сторонам, увидел симпатичное кафе и направился туда, поесть и додумывать…

Сел в углу (это начало входить в привычку), подошедшему официанту с трудом, но заказал айсбайн и штрудель – они везде айсбайн и штрудель, и пустился дальше размышлять.

Короче, ручка от «Жигулей» осталась в руках у Лешего…

Была ли в это время Песя дома, вернулась ли от своей Сарочки и вышла из кухни, чтобы поглядеть, шо опять гепнулось?

Или он дождался её не специально, а просто обыскивая квартиру?

Никто, кроме Лешего, это сказать уже не сможет.

Да и не имеет это большого значения для всей истории – последовательность событий…

В любом случае, гад обнаружил следы пребывания Прохорова – ридер, флешку, визитки. И нашёл так же его костюм, – вполне мог ему подойти по размеру – а также паспорт. Скорей всего, нашёл Песину заначку, не может быть, что у старухи не лежала бы где-нибудь в укромном месте пачка марок.

Айсбайн оказался очень вкусным, но капусту и горох Слава есть не стал – знал, как тяжело для него такое питание кончается. А от штруделя не отказался – с кофе съел всё без остатка, оказался гораздо более голодным, чем представлялось, позвал официанта, чтобы расплатиться, и вдруг понял, что всё – сил больше нет, даже непонятно, как он встанет и доберётся до гостиницы.

Давали знать последние сутки – короткий сон в привокзальной гостинице, нервяки и стрессы, которые наслаивались один на другой. И организм сказал – аллее, у меня перекур…

Мозги работали, а ноги не шли…

Правильно было бы вызвать извозчика, но как это сделать, не имея в запасе почти ни единого слова, кроме здрастьте-пожалуйста, да набор из десятка другого антикварно-книжных терминов.

Однако, как ни странно, именно последний набор и помог. Официант, получив чаевые, сначала отошёл, потом, видно поняв, что с хорошим клиентом не всё в порядке, вернулся обратно и залопотал что-то, показывая рукой на улицу. Прохоров уловил слово «пферд», а его он знал, как раз по каталогам книжных аукционов, где книги о лошадях всегда ценились недёшево.

– Пферд, пферд… – радостно, хоть и слабо кивнул он.

И пока официант ловил извозчика, Слава думал – а куда он собственно ехать собрался?

Он не докончил выстраивания модели происшедшего, а надо было бы, обязательно надо…

Потому что в тот момент, когда он сядет в коляску, он должен сказать, куда его везти…

А куда его везти?

Чем дольше Слава думал, тем сильней склонялся к мысли, что ехать ему обратно в свою гостиницу – нормально. Отель большой, жильцов много, морда у него и костюм для людей двадцать первого века – неузнаваемы. Так что, если избегать общественных мест, то даже в случае того, что Гельмут Коль – это Леший, вероятность спалиться крайне низка…

Прохоров вообще-то не любил и никогда не понимал, когда в кино или в романе мирный герой направляется куда-то, где проживает или просто бывает немирный антигерой. Как человеку думающему, ему такая ситуация казалась всегда натянутой, насильно выстроенной писателем или сценаристом с режиссером вкупе, и оставляла ощущение фальши и почти зубной боли. А как человеку чувствующему, эта фальшь всегда мешала смотреть. Славе было неудобно, как если бы он увидел, как рыдает, отворачиваясь от всех, взрослый мужик или у старухи лопнула бретелька на платье и обнажила ссохшуюся и отвисшую грудь.

И он всегда откладывал в таких случаях книгу…

Или выключал телевизор…

Но сейчас, в каком-то смысле собирался повторить это странное действо – пойти, как сказано в одной пьесе Островского «прямо в пасть к гиене».

Разница, конечно, была…