Вера Колочкова - Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)

Решительно открыв дверь подъезда, он по-мальчишески быстро, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на четвертый этаж, нетерпеливо нажал на кнопку звонка, прислушался. За дверью заливисто хохотали близнецы, что-то шумело, стучало и переворачивалось, повизгивала счастливо Тонечка.

Дверь ему открыла Лена. Ну да, это была его жена, Лена. Точно она. И вроде как и не она вовсе. Другое, совсем другое лицо.

– Привет, Толик! Заходи быстрее. Проходи сразу на кухню – у меня там сейчас молоко убежит, – скороговоркой выпалила она, моментально от него отвернувшись и взмахнув перед лицом волосами. Он медленно прошел за ней, с опаской оглянувшись на закрытую дверь, ведущую в комнату, за которой и происходила вся эта детская возня с криками и повизгиванием.

– С кем это они там резвятся? С Катериной, что ли? – осторожно спросил Толик.

– Нет, не с Катериной… – повернулась к нему от плиты Лена.

– А с кем? – деревянным голосом переспросил Толик. Ленино лицо снова неприятно поразило его своей необычностью, или непривычностью, или, может, уродливым излишеством в виде широченной блаженной улыбки, исказившей его до неузнаваемости. От растерянности он даже привстал на стуле и тут же сел обратно, снова обалдело уставился в ее лицо. – Что это с тобой такое, а? Лен, что случилось?

– Да ничего особенного не случилось, Толь! Для тебя, по крайней мере.

– Как это – для меня? Ты что имеешь в виду? Не понимаю. Дети здоровы? С ними все в порядке?

– Да, Толик, мы все здесь здоровы и счастливы! – снова растянула в своей необыкновенной улыбке губы Лена. – И тебе того же желаем!

– Не понял… Что случилось-то? – испуганно глядя на нее, пролепетал Толик. – У тебя что, крыша поехала от горя? Чему ты так радуешься? Ну? Говори! Я тебя спрашиваю!

Но объяснять Лене ничего не пришлось. Дверь из комнаты распахнулась вдруг с грохотом, и на пороге, держа Тонечку на руках, нарисовался огромный бородатый детина с висящими на ногах близнецами – Сенька на правой, Венька на левой.

– Лен, а мы все уже есть хотим! Обедать когда будем? – не обращая на Толика никакого внимания, спросил детина. – Мы дружно требуем от тебя обеда, просто настоятельно настаиваем!

– Ой, да погодите вы! Сейчас Катя с Гришей придут из магазина.

– О-о-о… Так это не скоро… Эта парочка пока все свободные скамейки не обойдет, домой не вернется… – хохотнул огромный мужик, не отрывая от Лены своего блестящего взгляда.

– Марк, познакомься, кстати. Это Толик. А это вот Марк.

– Ой, извини, мужик. Я тебя и не заметил поначалу, – протягивая руку, двинулся к нему Марк.

– Я вам не мужик, между прочим. И вообще, я не понимаю, что здесь происходит? Вы что здесь делаете? Вы ей кто? Родственник?

– Я? Нет, я не родственник.

– А кто?

– Муж.

– Что? Лена, ты слышала, что он сказал?

– Слышала.

Лена, как сомнамбула, зажав в кулачке ложку, которой только что помешивала молоко в кастрюльке, смотрела, не отрываясь, Марку в глаза и улыбалась, бесконечно улыбалась новой своей, отвратительно-глупейшей счастливой улыбкой.

– Ты ведь согласна быть моей женой, Лена? – глядя через голову Толика и прижимая к себе притихшую, будто вмиг понявшую всю значимость ситуации Тонечку, спросил Марк торжественно.

– Да! – не раздумывая ни секунды, тихо ответила Лена, сияя глазами и не замечая ничего вокруг – ни возмущенно-гневного лица Толика, ни сбежавшего давно уже из кастрюльки на плиту молока.

Запахло горелым. Толик встал, молча выключил газ, снял кастрюльку с плиты, понуро побрел в прихожую. А эти двое так и стояли, глядя друг другу в глаза, и не услышали даже, как за ним захлопнулась дверь. Бессердечные!

Толик был в гневе. Если, конечно, гневом можно назвать ту крайнюю растерянность от только что увиденного, которое никак, ну никак не должно было произойти, не вписывалось ни в один закон логики. Потому что не могло быть у его жены такого лица. И как она вообще, в принципе, посмела иметь такое лицо? Нет у нее на него права, и все тут. Оно должно быть кротким, бледным, просящим, виноватым, глупым, забитым – да боже мой, каким угодно, но только не таким бессовестно, ну просто-таки бесстыдно счастливым. Это же неправильно. Как она посмела? Все, все испортила, идиотка.

На душе у Толика стало так гадко, будто в нее плеснули чужими помоями. Или чужим счастьем. Да какая теперь, собственно, разница? Вытянув из кармана пиджака заверещавший некстати мобильник, он раздраженно буркнул в него, будто плюнул: