Эрих Хакль - Две повести о любви

Ночное землетрясение на Швабской Юре, достигшее семи баллов по двенадцатибалльной шкале, вызвало сочувствие всего Вюртемберга и Бадена; часы остановились, кровати и тяжелые шкафы сдвинулись с места, двери распахнулись, вазы попадали со столов, в хлевах заревел скот. Даже если эпицентр находился бы непосредственно под «Вэхтерхаймом», Маргарита воспринимала бы случившееся лишь как часть катастрофы большего масштаба; ее страх имел другую природу. 3 мая 1943 года она вместе с Эди покинула город; согласно картотеке адресного стола она направлялась по адресу: Вена, 10-й район, 75, Эрнст-Людвиг-гассе, 10.

Это все, что сохранилось о ней в Кирххайме. Отчаяние в формуляры не занесешь.

Я знала Руди еще до того, как впервые увидела его. На него была заведена толстая секретная папка, из которой следовало, что он принимал участие в войне в Испании на стороне республиканцев и там женился. Бракосочетание было признано властями недействительным, и он делал все возможное, чтобы добиться разрешения вторично жениться на своей жене. С этой целью он часто приходил поговорить с начальником политотдела, а потом с Квакернаком или Кристаном. В конце концов ни один из них не мог устоять перед его шармом. Для нас у него всегда находилась приветливая улыбка, и если никого из эсэсовцев в комнате не было, он спрашивал, не нужно ли нам чего, чулки, или крем для обуви, или кусок мыла, например.

Одна моя приятельница работала в отделе цензуры, и иногда ей представлялась возможность читать его письма к испанке. Потом она целыми абзацами цитировала их нам на память. Таким образом, мы были участницами его любви и вскоре сами в него влюбились. Руди боролся за доверие своей жены, может быть, именно это потрясало нас, погребенных под бесконечными списками мертвецов, посреди смертей, и уверенных, что и мы, переписчики мертвых, не выживем. Мы отдавали себе в этом отчет, и ни Кристану, ни кому-нибудь другому не было нужды внушать нам: в лучшем случае вы умрете здесь от старческой немощи. Но даже если вы все же выйдете отсюда, вам никто не поверит.

Из писем Руди можно было понять, что испанка проявила малодушие и приняла решение вернуться к себе на родину. Он боялся навсегда потерять ее и их общего сына, пытался переубедить ее и обещал, что «сбудется твой сон в летнюю ночь в Силинжи». Что это мог быть за сон, спрашивали мы себя, теплой французской ночью на краю поля, по дороге из одного лагеря в другой, шелестят листья, стрекочут цикады, слышен сладковатый запах сена или подгоревшего мяса. Внизу, в долине, мерцают огни селения, отблеск дуговых ламп проникает и к нам, в подвал здания штаба. Или это была летняя ночь на рыночной площади, тихое разноголосие из дома напротив, иногда звонкий смех, вздымающаяся занавеска, шуршание белья в темноте и схватившая меня во сне за горло рука, отчего я вскакиваю в холодном поту, кряхтение, стоны, плач на нарах вокруг и тем не менее глубокое чувство защищенности, внушающее веру, что желания сбудутся.

Мы упивались этим. Заботливостью, мечтами, ласкательными именами. Моя отважная маленькая женушка! Моя любимая испаночка! Моя любимая-прелюбимая Марга! Мой сладкий любимый малыш! Наша жизнь, какой она будет прекрасной. Не бойся, будь терпеливой, я горжусь тобой и Эдуардито, он вылитый я, но с твоими глазами, в которых сияет твоя солнечная родина (она послала ему фотографию мальчика, но мы ее не видели). Я знаю, писал он, что ты мечтаешь выбраться из той тяжелой ситуации, в которой оказалась, и с грустью понимаю, что ты хочешь уехать далеко-далеко от меня с нашим сыночком, но мне не остается ничего другого, кроме как сказать тебе: будь твердой и борись вместе со мной за наше общее будущее. Это самый трудный отрезок пути, но он последний перед нашей целью!

Будь тверда, мысленно писали мы вместе с ним, не возвращайся в Испанию, я бесконечно люблю вас обоих, Марга, верь ему, и наша встреча будет незабываемым праздником; ты только должна продержаться, как бы тяжело это ни было.

Сколько объятий, какая огромная тоска, какие красивые большие темные глаза. Тысяча поцелуев.

Мне непонятно, как Маргарите Феррер удалось получить эту зеленую реэмиграционную карту. Может, она не была такой уж беспомощной, какой казалась. А может, дело в ошибке какого-нибудь конторского служащего и в невнимательности его начальства, бездумно подписавшего документ. Ведь Маргарита не могла предъявить ничего, что имело бы силу доказательства. В своем прошении в Главное имперское управление по безопасности в Берлине, поданном 29 сентября 1942 года, Фримель утверждает, что женился на ней в январе 1939 года. Брак, однако, как многие подобные, был признан недействительным новым испанским правительством. Единственный документ о браке — справка местного военного управления была утрачена в потоке нахлынувших потом событий. Он хотел зарегистрировать свой брак не во Франции, а только на своей родине, куда и вернулся добровольно при первой же возможности вместе с женой и ребенком. В качестве срочной причины своего прошения Фримель называет намерение Маргариты в случае затягивания сложившейся ситуации вернуться с их общим сыном в Испанию, что лишило бы его возможности воспитывать ребенка у себя на родине и легализовать семейные отношения. «Получив вследствие вступления в брак имперское немецкое гражданство, моя жена могла бы поехать к моим родителям в Вену, чтобы жить там, найти работу и обеспечивать тем самым пропитание себе и ребенку, пока я сам не буду в состоянии взять на себя заботу о них».