Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя

— Я все равно не пойду на суд, утоплюсь! — кричала Анюта.

Убежала в хату, забилась под одеяло. А мать долго ходила размашистыми шагами из угла в угол, все не могла отдышаться, как будто только что примчалась из Мокрого, а то и со станции. Помощь она могла найти только у соседей. Забыв набросить платок, побежала к куме, забарабанила в окошко. Настя открыла и, увидев подругу, обомлела от страха. Простоволосая, в одной рубахе и валенках на босу ногу, та протягивала ей веревку и мычала что-то невразумительное.

— А Божа мой, а Боже ж ты мой! — бормотала Настя, пятясь от нее в сени.

Но тут подоспел Федотыч и молча отнял у кумы веревку… Не прошло и часа, как со двора выехала подвода и заскрипела по весенней хляби в дальнюю дорогу.

Только утром дотащились они до районного поселка. В маленьких домиках на окраине уже вовсю вились дымки из труб, засветились окошки. Санитарка в замызганном халате открыла дверь и замешкалась: что ж мне с вами делать, дежурный врач пошел домой чайку попить? Но крестный на нее так рявкнул!

— Сереж, ай это ты, чего расшумелся?

Оказалось, своя — землячка с Голодаевки, совсем другое дело, тут же приняла их и уложила Анюту на жестком кожаном диване, а крестному с матерью позволила посидеть рядом. Пока они разговаривали, пришел старичок-доктор, назвал Анюту «голубушкой», положил прохладную руку на лоб. Крестный долго говорил с ним о чем-то за дверью.

Так началась ее жизнь в больнице, растянувшаяся почти на два месяца. Благодаря доктору, Юрию Григорьевичу Анюта совсем не боялась больницы. Он ей сразу сказал: ничего не бойся, ты здесь в безопасности. И как заговорил — она ни разу не вспомнила про суд, Фроську и лесозаготовки. А маленькие больничные неприятности научилась легко переживать.

Утром в палату вступала деловитая и равнодушная, как машина, сестра. Она никому не глядела в глаза и не скрывала, что для нее все здесь на одно лицо. Анюта очень боялась уколов, а кололи ее часто, а сколько она наглоталась лекарств! И ничего, терпела, зажмуривала глаза и стискивала зубы, когда подходила к ней сестра со шприцем. Зато доктор Юрий Григорьевич совсем не больно колол и при этом рассказывал что-нибудь смешное. Все хохотали, и Анюта смеялась и часто пропускала тот момент, когда иголка впивалась в ее тело. Она всегда поджидала доктора, и он, войдя в палату, тут же подходил к ней, потому что она лежала у двери.

— Ну что, Аннушка, — задумчиво говорил он, глядя на градусник, — тридцать семь и пять, это для нас не температура, это пустяки, но ты будь благоразумной девицей, не вскакивай и не бегай по палатам, видишь, и покашливать стала.

И все-таки эта пустяковая температура очень беспокоила доктора, потому что проходила неделя за неделей, а ее все не удавалось сбить. И кашель надолго привязался. Глядя на Анюту грустными, ласковыми глазами, доктор говорил, что придется направить ее на обследование в Калугу. Странные вопросы он задавал: не было ли у них в семье больных туберкулезом? Анюта этого не знала.

Ее совсем не интересовало здоровье, и лежать она, как приказывал доктор, не могла. Только стало ей полегче, она тут же поднялась и стала расхаживать по больнице. И так тут понравилось Анюте, что совсем не хотелось возвращаться домой. Весело и дружно жили здесь больные и доктора, санитарки и навещающие. Иногда к вечеру столько набегало родни и знакомых, что в тесных палатах было не протолкнуться.

— Это какая-то коммуна, а не больница! — жаловался доктор Юрий Григорьевич, но ничего не мог поделать.

Здесь лечились жители окрестных деревень, ничего, кроме работы, не знавшие. И теперь им трудно было поверить, что нужно только лежать, пить-есть, беседовать с соседями и больше ничего не делать. Порадовавшись денька два-три такой жизни, они начинали тяготиться, а потом и страдать без дела. Ходили на кухню помогать поварихам, мыли полы в палатах, даже дрова часто кололи сами больные. По вечерам, когда молодки из родильной палаты носили своих ребят в умывальню купать, все бегали глядеть.

Лена, толстая и ленивая поселковая баба, купала своего каждый день. Ее «негодяйчик» не засыпал без мытья, так и пищал всю ночь. Поэтому сразу после ужина больные начинали похаживать мимо родильного отделения и напоминали Лене:

— Ленка, гляди, мы воду поставили, подымайся купать своего малого, а то не даст нам поспать.

Лена, проклиная свою злосчастную судьбу, вставала и шлепала в умывальню, в который раз рассказывая, как не хотела этого ребенка, и не нужен он ей вовсе и не ко времени, третий парень, на худой конец, лучше бы девчонку, помощницу. Кто больше всех жалуется, того и жалеют, тому и помогают. Другим молодкам не таскали с кухни ведра с горячей водой, не пеленали и не убаюкивали их младенцев. Этот нежеланный, у которого и имени еще не было, вызывал общее сочувствие.