Глеб Сташков - Записки купчинского гопника

Скука, скажу вам, смертная. Тексты усыпляли унылой оппозиционностью. Поначалу я читал письма читателей. А потом увидел, что мой редакторский стол прислонен к стене. На стене я провел черту. Сантиметров на десять выше стола. Читательские письма и материалы я складывал под черту. Когда они достигали черты, я выкидывал их в мусорную корзину.

Как-то я пришел на работу с похмелья. В полной, так сказать, недееспособности. И решил почитать газету, которую редактирую. Обычно я читал только питерские полосы, а тут решил почитать всю.

Настроение, и без того паршивое, испортилось окончательно и постепенно приближалось к критическому. Воровство, убийства, злоупотребления властью в такой консистенции, как в «Новой газете», и здорового человека доведут до суицида, чего уж говорить о похмельном неврастенике.

Я дошел до последней полосы. Текст про выпускной вечер.

«Наконец-то, – подумал я, – прочитаю про что-то светлое и радостное. И пусть этот материал плеснет живительный бальзам в мою израненную душу, поскольку в израненное тело я уже плеснул живительного джин-тоника».

Я вспомнил свой выпускной. Ощущение счастья, которое вдыхаешь полной грудью. Искренние благодарности учителям. Клятвы никогда не забывать друг друга. В общем, я вспомнил все. До того момента, как под утро начал блевать с балкона.

Автор материала тоже вспоминала свой выпускной. «Какие надежды роились тогда в наших душах, – восхищалась автор материала. Судя по датам, моя ровесница. – И что вышло? Людка стала проституткой, Серега спился, Сашка четвертый год зону топчет. Вспомнишь выпускной и заплачешь».

– Тьфу, блядь, – сказал я и тоже заплакал, хотя никто из моих одноклассников не спился, не стал проституткой и даже не имеет судимостей.

И я плакал, и пил джин-тоник, и снова плакал, и снова пил, но уже водку. Через неделю мне сообщили, что я уволен. В это время я почему-то находился на даче. Нет, работа в оппозиционном издании не для моей ранимой души.

– Зря, – сказал оператор. – Хорошо быть начальником.

– Я вот в армии сержантом был, – встрял шофер.

– Кто только тебя назначил? – сплюнул Жора.

– Мало ли, – говорю, – кого кем назначают.

Рассказ о том, как трудно быть Наполеоном

Армия – вот место, где сбываются мечты.

Гай Юлий Цезарь мечтал быть первым в Галлии, а не вторым в Риме. А стал первым в Галлии, а потом в Риме. А Наполеон стал первым во Франции, а потом в Европе. А Александр Невский стал первым на Неве, а потом на озере.

Только в армии делаются настоящие карьеры. Сравните Цезаря и Берлускони, Наполеона и Саркози, маршала Гречко и министра Сердюкова.

Но тяжело, скажу вам, даются эти карьеры. И нередко Тулон тут же оборачивается Ватерлоо.

Я в армии не служил. Я был на сборах в Лахденпохью. Готовился стать лейтенантом, а генералом стать вовсе не мечтал.

Хотя я, как и Наполеон, был артиллеристом. Только должность моя звучала несколько иначе – заместитель командира батареи по работе с личным составом. Вроде политрука, только по-современному, по-демократически. Да и на эту должность мне еще выучиться надо было.

На военной кафедре я учился плохо. Экзамены сдавал с восьмого раза. А как их сдашь?

Помнится, был у нас экзамен по устройству пушки. Ну и разных там аксессуаров, к пушке прилагаемых.

– Где, – спрашивает меня подполковник Стружанов, – у снаряда очко?

Я, конечно, удивился. Не думал я, что у снаряда очко имеется. Зачем ему, собственно, очко? Что он через него делает? Но тыркнул указкой вниз. Примерно в то место, где у снаряда было бы очко, будь он человеком.

– Правильно, – говорит подполковник Стружанов.

– Конечно, – говорю, – правильно, я же учил.

Это я, естественно, приврал. Не хватало мне еще анатомию снаряда изучать.

– А где, – не унимается подполковник, – у снаряда сосок?

Тут я совсем скис. Ну очко – это еще куда ни шло, но зачем снаряду сосок-то понадобился?

Я представил снаряд в виде девушки и ткнул куда-то в район груди.

Не попал. Оказывается, сосок у снаряда – это часть очка. Кто бы мог подумать?

Но до сборов я кое-как дотянул. Правда, большим уважением у начальства не пользовался.

Ехали мы на сборы и пили, как водится, водку. Выпил я водки и вышел в тамбур покурить. А там другой подполковник, который Артюхин, курит. Он тоже водки выпил и тоже решил покурить.

– Я, – говорит, – тебя на стрельбы не возьму. Будешь, – говорит, – на кухне картошку чистить.