Глеб Каледа: Остановитесь на путях ваших... (записки тюремного священника)

Эта книга не нуждается в представлении: и имя автора, и тема говорят сами за себя. Но о некоторых вещах хотелось бы упомянуть особо, — и не в последнюю очередь потому, что книга выходит к 80-летию со дня рождения ее автора.

Г.А. Каледа был тайно рукоположен в священники в 1972 г. и вышел на открытое иерейское служение лишь за три года до своей кончины. Теперь можно только удивляться тому, как много успел сделать отец Глеб за это короткое время, и как бы заново оценить, насколько целенаправленной была его деятельность, насколько закономерно она вытекала из всего хода его жизни.

Главным делом жизни отца Глеба Каледы была христианская апологетика, — область богословия, включающая в себя объяснение вероучения для тех, кто с ним незнаком, и вместе с тем защиту христианства от клеветнических нападок. Все, что он делал, имело в конечном итоге одну цель — нести в мир Свет Христов и защищать истину Его учения, пребывающую в Церкви. Отсюда — его работа в Отделе религиозного образования и катехизации, где он руководил программами подготовки катехизаторов и закладывал основы православного образования; отсюда — и его внимание к тем, кто, пожалуй, с наибольшей остротой нуждается в просвещении светом Евангелия — к заключенным. Он пришел к ним в тюрьму с благоговейной самоотдачей, с твердостью духа и с любовью. Об этом свидетельствует то, как его принимали. Первая беседа отца Глеба с заключенными описана ее свидетелем A.Л. Дворкиным, написавшим послесловие к книге. На наш взгляд, эта сцена стоит того, чтобы обратить на нее особое внимание читателя:

«Я помню, как серьезно он готовился к первому походу в Бутырку. Помню, как мы с ним туда зашли, какое давящее впечатление тогда с непривычки оказали на меня эти затворы, решетки, темные засаленные стены, липкий спертый воздух… Помню, как мы впервые встретились с колонной заключенных, которую вели навстречу нам вниз по лестнице. Одинаковые телогрейки, бритые головы, лица, в которых тогда виделись лишь жестокость и порок… Казалось, что можно сказать этим людям? И вообще, зачем им то, что я мог бы сказать? Слов не было…

К счастью, говорить начал отец Глеб, и буквально после нескольких слов, сказанных им, зал растаял. Не было больше скрытой враждебности, ухмылок, неприятия. Не было ряда одинаковых бритых голов. Были человеческие лица, лица несчастных людей, запутавшихся, грешных чад Божиих, оказавшихся в нечеловеческих условиях существования, отчаявшихся обрести в жизни добро и свет».

Этим отчаявшимся священник Глеб Каледа принес надежду.

И бывало так, что надежда эта оправдывалась самым зримым образом: те, кто в тюрьме становились христианами, совершенно неожиданно, казалось бы, получали облегчение своей участи. Правда, иногда это происходило и при прямом действенном участии отца Глеба, хлопотавшего за своих подопечных в официальных инстанциях. Разумеется, здесь не было никакой автоматической связи, да ее и не искали: многие обратившиеся принимали свое заключение даже с радостью, находя в воздаянии за свои преступления возможность искупления грехов. Просто в иных случаях Господь, видящий сердца, избавлял вернувшихся к Нему блудных детей от непосильной для них ноши.

Особенно радовался отец Глеб, когда освободившиеся заключенные приходили к нему в храм Преподобного Сергия Радонежского, когда они и на свободе продолжали жить в Церкви, оставались его духовными детьми. С каким весельем он говорил о том, что прихожане храма и не подозревают, кем были когда-то те люди, которые отныне молятся вместе с ними и ничем от них не отличаются перед лицом Божиим!

Отец Глеб, несмотря на свою занятость, с величайшей серьезностью и ответственностью относился к подготовке этой книги. Он писал ее по тщательно разработанному плану, используя собственные заметки и наброски и вновь переделывая, казалось бы, уже готовые главы. Но полностью довести до конца эту работу он не успел, и при подготовке рукописи к изданию мы не могли с этим не считаться. Нашей задачей было как можно более бережно отнестись ко всему, что было им оставлено. В его заметках и черновиках отражалась его личность, и нам представляется, что она не менее интересна для читателя, чем само содержание книги. Поэтому мы решили не придавать тексту литературную гладкость за счет чересчур значительных его изменений.