Алексей Иванов - Ненастье

Эта жизнь была организована сложно и разнообразно. Кто‑то спал, кто‑то работал, кто‑то изнывал от скуки на гауптвахте. Двести человек в столовке принимали пищу, триста человек топали по плацу, а три парня лежали возле санчасти в гробах и ждали санитаров, которые вынесут в вёдрах их руки и ноги, разложат по владельцам и запаяют ящики «груза‑200». И при чём тут экзотический Восток, «мужание в боях», интересы СССР? Бытовые хлопоты военной базы бесконечно воспроизводили сами себя. Зубчатые колёса будней вращали друг друга вхолостую. Во всём этом Герман не видел смысла.

— Серый, а ты и дальше собираешься служить? — спросил Герман.

— Не знаю, — пожал плечами Лихолетов. — В прапорах сидеть — тупо, а на офицера учиться не хочу. И начальников слишком много. Подумаю потом.

Серёга принялся перешнуровывать ботинки.

— Дембельнусь, так приезжай ко мне в Батуев, Немец, — вдруг пригласил он. — Я имею в виду не побухать, а на работу. Чего‑нибудь заварганим.

Германа окатила тёплая волна дружества. А Серёга поднялся, потопал, разминаясь, поддёрнул штаны и поёжился:

— Холодно тут ночами, бля… Я пойду на мост, мины с танка сниму. Обещал же. А то скоро руки от пьянки затрясутся, ничего тогда не сделать.

Серёга говорил так просто, будто направлялся в продмаг за картошкой. Он легко запрыгнул на валун — не поверить, что он квасил сутки напролёт, — и скрылся за глыбами. Звука шагов вообще не было слышно за шумом реки.

Над ущельем и над Германом опять зажёгся странный, многоэтажный небосвод, в туманной толще которого на разной высоте неясно шевелились яркие светила, точно созвездия, как звери на охоте, крались друг за другом по кругу Зодиака. На фоне веерного движения небесных радиусов мёртво сияли неоновые зубцы Гиндукуша, голубые сколы определяли их геометрические объёмы. Герман не понимал: почему в Шурраме он не замечал этой высоты?..

Серёга не придал особого значения их осадному сидению: случилось — ну и пофиг. Однако и для Серёги, и для Немца в этом сидении заключался совершенно очевидный смысл: они спасались. И Герман понял, что не может уйти отсюда. Он будто прикован, приколдован к этому месту. Он не хочет перебираться в безопасный дивизионный городок, потому что в рутине уже привычной службы никакого смысла он не видел. А тут смысл был.

Герман вспоминал жизнь в дивизионном городке. Офицеры и «деды» не давали «черпакам» ходить пешком, заставляли всегда бегать по городку — это называлось «попутными тренировками». Утром на построение отводили пять секунд, и «молодые», конечно, не успевали на «взлётку», а их сладострастно гоняли туда‑сюда: на шконку — со шконки, на шконку — со шконки. Строевая. Кроссы. Опостылевший футбол на плацу. Бляху ремня драили пастой ГОИ: должна блестеть, «как яйца у кота». Чесотка. Фурункулёз. Недосып. Жрать всегда хотелось. Луковица считалась яблоком. В кисель солдатам добавляли бром, чтобы на баб не тянуло. Бойцы сбивались в землячества по городам, да что толку? Магазин держали чечены, столовку — грузины, баню — азеры, а русским оставался плац да сортиры на сорок два очка. Зачем всё так?..

Служили, стараясь ни о чём не думать. Шкурничали, иначе капец. Завидовали хлеборезам — хавают от пуза; завидовали заправщикам — сливают горючку и продают в дуканы, богачи… Письма из дома — святое: их читали в уединении, окружив себя удобствами, какие только были достижимы. Не верилось, что есть Союз: электричество у всех, деревья растут, машины по ночам не гасят фары, можно ездить и ходить везде — не заминировано…

Война оказывалась желанной: бойцы ждали боевых выходов. Конечно, они быстро поняли, что с Афганом их обманули: война ненастоящая. Значит, нужно думать не о победе, а о себе. Для себя и стремились в рейды, потому что в рейде было легче, нежели на базе, в тылу. В гарнизоне всё обрыдло, а тут — впечатления. И питание куда лучше. Консервированная каша с мясом — без хлорки. Сгущёнка. Немец объединялся с Кощеем: у «черпака» в котелке грели кашу, а у «дедушки» заваривали чай (чтобы Кощею не мыть посудину).

Немцу ещё не приходилось терять машину или сталкиваться с «духами». Да, попадали под обстрел. По команде «занять оборону!» выкатывались из кабин и залегали «под мосты». Стреляли. Басмачи отрабатывали боезапас и отступали. Колонны шли дальше. На обочинах торчали обелиски из крупных осколков авиабомб: кого‑то «духи» здесь поджарили. Но к чужой боли парни оставались равнодушны — радость, что сам живой, была сильнее сострадания. И бухали после рейдов посильнее, чем сейчас, в глыбах. Просто ужирались…