Мария Соловьева - Иллирия

- Правильно ли я понимаю, что все это вы произносите лишь затем, чтобы избавиться от Ремо? - сухо спросил Вико. - Спрашиваю вас в последний раз.

- Да какая вам разница? - воскликнула я в сердцах. - Спасайте свою жизнь, коли вы ею дорожите, и прекратите, ради бога, эти бессмысленные притязания.

- Что ж, спасибо и на этом, - голос Вико был абсолютно бесцветен.

С его помощью я взобралась на одну из нижних ветвей дерева, затем Вико перебрался на подоконник и протянул мне руку, иначе я бы точно расшиблась, не сумев удержать равновесия. До рассвета оставалось не так уж много времени, а служба в храме начиналась поутру. Вико следовало торопиться, равно как и мне. Он ушел, не прощаясь, да и я больше не произнесла ни слова.

От волнения, причины которого я не могла никому объяснить, меня охватило лихорадочное исступление, из-за которого даже недосып и усталость не сказались на мне в полной мере. Вместо того, чтобы чинно подготовиться к выходу из дому, я металась из стороны в сторону, то роняя гребень, то спотыкаясь об собственные туфли, то замирая на полпути, не в силах вспомнить, что мне требовалось взять в руки. Арна несколько раз спросила у меня, в каком платье я желаю идти в храм. Я, с трудом понимая, чего она добивается своими вопросами, ткнула пальцем в первое попавшееся. Оно оказалось темно-синим, почти что черным и служанка удивленно переспросила, верно ли я желаю надеть столь мрачный наряд на праздничное богослужение?.. Но мне было безразлично, что подумают люди.

Из дому я вышла бледной, точно увидала призрака. Выполняя пожелание господина Ремо, я оставила волосы распущенными, и они казались почти бесцветными на фоне темного платья, равно как и губы, приобретшие серый оттенок.

К храму в праздничный день сошлось немало простого народу, считавшего, что наблюдение за прибывающими в носилках и экипажах знатными господами - вполне годное бесплатное развлечение. Стоило мне только показаться, как произошло событие, удивившее своим размахом даже господина Гако. Десятки людей закричали вразнобой: "Гоэдиль, Гоэдиль!" и принялись тянуть руки ко мне, умоляя меня упомянуть в своих молитвах кого-то из их родственников. Несмотря на то, что нас сопровождало несколько слуг, напор толпы едва не смел семейство Эттани, мне же оставалось лишь беспомощно смотреть на лица, искаженные мольбой. Многие пытались передать мне записки, где были изложены их просьбы. Я принимала их, пытаясь сохранять спокойное и ласковое выражение.

За этой сценой наблюдал и господин Ремо, стоявший на ступенях храма, откуда открывался хороший вид на площадь. Мне показалось, что его порадовало увиденное, и в его лице я легко читала довольство, свойственное человеку, сумевшему неожиданно для себя заполучить редкую диковинку для своего дома. В самом деле, женитьба ревнителя веры на женщине, которой приписывалось сотворение нескольких чудес во славу господа и его святых, являлась прекрасным завершающим штрихом для создающейся на наших глазах легенды о избавлении города от многогрешных Брана. Возможно, весть о том, что новоявленная благочестивица выходит замуж за самого достойного человека Иллирии, придала дополнительный чудесный блеск моему образу в глазах простых людей, испытывающих передо мной искреннее благоговение.

Гако Эттани, до сей поры не осознававший, как укрепилась моя слава в Иллирии, испытывал одновременно и недовольство из-за того, с каким трудом нам удалось пройти незначительное расстояние до ступеней храма, и гордость - фамилия Эттани обрела немалую славу в городе. Конечно, ложкой дегтя в этой бочке меда являлось то, что неслыханный почет роду принесла всего лишь глупая никчемная женщина, но как говорил господин Ремо, отец, прежде всего, был деловым человеком и быстро смирился с некоторыми недочетами происходящего.

Я невольно подумала, что моя неожиданная скорая кончина окончательно сделает Гоэдиль Эттани легендой Иллирии - что может лучше дополнить историю жизни почти святой женщины, как не ее ранняя смерть?..

Праздничная церемония привлекла в храм такое количество зевак, что даже увещевания прислужников и священнослужителей не имели веса - каждый уголок был занят людьми, желающими стать свидетелями происходящего. Люди знатные могли лишь благодарить бога за то, что им по праву рождения причитались места на крепких дубовых скамьях. Впрочем, тем, кто сидел с краю, все равно довелось терпеть чересчур близкое соседство с разномастными горожанами, ухитрившимися проникнуть внутрь и не желавшими сдавать свои позиции.