Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Кстати, где эти фотографии? Да, да, вспомнил! Жена их довольно скоро нашла, выслушала эту смешную историю про влюбленность неизвестно в кого и велела выкинуть. «Или, – сказала, – окантуй и повесь на стену. Будем говорить, что это моя бабушка». Но Серёже это показалось издевательством. Пришлось выбрасывать.

Да, она сразу согласилась, приняла его руку и сердце безо всяких дополнительных обещаний. Но она, наверное, по-другому считала, что ей посулили светлое будущее, а потом обманули ее надежды.

Жили они не только не блестяще, но и небогато. Особенно в девяностые. И в двухтысячные тоже. Несмотря на прекрасное экономическое образование.

Жена говорила ему: «Ты же экономист! Займись бизнесом!» Тем более что многие их сокурсники здорово процвели – как тогда говорили, поднялись. Но Серёжа объяснил ей, что все лакомые кусочки уже разобраны, и не лакомые тоже. И вообще, что такое бизнесмен? Можно ли вот так взять и не с бухты-барахты стать бизнесменом? Нет, конечно. Бизнесмен, предприниматель, делец, коммерсант – это не профессия, а состояние души, настрой ума. Бизнесмен с детства меняет значки на жвачки! Идти в бизнес в зрелом возрасте даже смешно. И, простите, опасно. Ты что, хочешь, чтоб у нас стали отжимать бизнес, а потом отжали бы квартиру?

Да, жили они небогато, но не бедствовали. Скромные удачливые наследники. Квартира рано умерших родителей жены плюс однушка, которую Серёжины родители ему выменяли еще на третьем курсе, в сумме дали большую квартиру на Таганке, в генеральском доме. У бездетной тети Анечки была дача, а у жены была своя тетя, но в Париже. Поэтому в самые нищие годы дети ходили в заграничных дубленочках. Серёже иногда казалось, что это не бог весть какое, но очень прочное благополучие сковало его по рукам и ногам. Что вот если бы он был вынужден каждый день думать о заработке и карьере – вот тогда, быть может, он лез бы вперед, карабкался, может быть, в самом деле стал бы предпринимателем или хотя бы независимым экономическим консультантом с большими гонорарами. А так зачем стараться? Или это всё ерунда, потому что среди Серёжиных знакомых – тех, которые процвели и поднялись, – были самые разные ребята, в том числе из очень обеспеченных семей – Серёже такое и не снилось… Ничего не понятно.

– Хочешь, чтоб у нас квартиру отжали? – повторил Сережа. – Или чтобы меня закатали в асфальт?

– Боже упаси, – сказала жена.

– Но даже не в этом дело, – сказал он. – Поздно в сорок лет идти в бизнес.

– Почему ты такой запоздалый? – спросила она.

– Это укрепляет семью, – засмеялся он. – Например, я бы с удовольствием развелся с тобой, да поздно, милая, поздно нам разводиться…

– Отчего же? – подняла брови жена и сама подала на развод.

Когда Серёжа выплатил все алименты: младший, как назло, пошел в магистратуру, так что долгонько пришлось платить – он тут же, буквально в тот же день, как перевел сыну на сберкнижку последнюю сумму, познакомился с одной очень приятной и сравнительно молодой женщиной. Ее звали Эмма. Но, конечно, не Леглер-Майер, а Токарева. Он звал ее «фрау Дрекслер» (Токарева в переводе) и придумывал тайную немецкую биографию ее дедушки, она смеялась, светлые рыжеватые волосы падали на весноватые щеки, и руки ее тоже были в веснушках.

Они долго жили то у него (он продал тетианечкину дачу и купил себе квартирку в дальнем районе), то у нее (она жила аж на Чистых прудах), но жениться так и не решились. Он не решился. Тем более что она хотела ребенка.

«Ребенок родится – мне будет пятьдесят три, – думал тогда Серёжа. – Тоже мне, молодой папочка! А дальше? Ребенку будет шестнадцать, самый опасный возраст, а мне уже под семьдесят, я не смогу его по-настоящему воспитывать. Не смогу жестко приказать, запретить, наказать. И влиять примером тоже не смогу, я буду немощный старик. Пенсионер, что немаловажно! А ведь дальше репетиторы, поступление в институт… Женитьба, дети – в смысле, внуки, – а молодым ведь надо помогать, а мне уже будет под восемьдесят… Поздно, поздно».

Он ей так и сказал. Поэтому они расстались в тот же день. То есть в ту же минуту. По ее инициативе. Слава богу, разговор шел у него дома и днем: она взяла с вешалки свой шарфик и ушла, миролюбиво помахав рукой.

Светлым октябрьским утром Серёжа Мамаев стоял у окна, глядел на желто-зеленую листву, подступавшую к окну шестого этажа, и прямо перед глазами видел афишу на английском языке «Serguei Mamaev – Beethoven, Chopin, Debussy», и видел, как он выступает на математическом конгрессе и получает премию Больцано, и как он командует своим брокерам, чтоб они вот эти акции покупали, а те – сбрасывали… Сладкое наваждение проходило, и он видел, как тарабанит по клавишам, аккомпанируя юным хористам; какой у него потный свитер и сальные волосы, потому что он непризнанный математик, то есть недоучка и шизофреник; и как его, избитого, с окровавленным лицом, но еще живого, закатывают в асфальт. Он ощутил горячий сладкий запах гудрона, но это тоже было наваждение.