Эрик-Эмманюэль Шмитт - Другая судьба

Он пошел к проигрывателю и поставил увертюру к «Риенци». Звуки музыки, неспешные, торжественные, мужественные, наполнили его мечту, расширив ее до космических размеров, и ему стало хорошо.

Он лежал, закрыв глаза, опираясь затылком на диванную подушку, и упивался картинами будущего, картинами своего культа: пышные процессии в годовщину его смерти и в день рождения, красно-черные знамена со свастикой, восторженные толпы, гармоничные и единодушные, как оперный хор, его славное лицо, такими светлыми глазами благосклонно взирающее на грядущие поколения с фотографий размером десять на десять метров. Он представлял себе волнение немецких детей, которым впервые в залитом солнцем классе, приятно пахнущем чернилами и миндальным клеем, учитель расскажет прекрасную историю Гитлера, и его чистый, незамутненный образ будет жить в их сердцах. Представлял поколения отроков, которые из века в век будут черпать силу в его несгибаемой воле, в его судьбе, натянутой, как тетива лука, от первого дня до последнего. Да, его жизненный путь должен завершиться самоубийством, добровольной смертью, ибо все в его жизни было порождено его волей. Волей! Волей! И смерть в том числе!

Когда пластинка кончилась, Гитлер уже любил свою смерть.

Ева Браун припала к его коленям, умоляя:

– Я остаюсь! Я хочу умереть с тобой!

Первым побуждением Гитлера было отказать. Нет, ты не украдешь у меня мою смерть. Я готовлю красивый уход, а ты уже претендуешь на долю?

Он наклонился и увидел ее – красивую, молодую, полную света. Она стала брюнеткой – из-за упадка химической промышленности пергидроль было не достать. Она улыбнулась ему, дрожа всем телом:

– Адольф, я хочу умереть вместе с тобой.

Перед глазами возник образ: любовники, спящие друг подле друга, Тристан и Изольда. Новая позолота для легенды. Адольф и Ева, героические и вечные любовники. Адольф и Ева, как Ромео и Джульетта или Тристан и Изольда.

– Да. Ты умрешь вместе со мной.

Спасибо, Вагнер.

– Я счастлива, Адольф. Ты никогда не доставлял мне большей радости.

Адольф поморщился. Он предпочел бы не думать о прошлом, о постоянных сценах, об упреках, об унижениях, которым он ее подвергал. Нет, все с нуля. В сущности, для него их история началась сегодня. Да. Он никогда не желал, чтобы народ знал о Еве Браун, прятал ее, но теперь он обнародует их связь. Фюрер уйдет в чертоги смерти рука об руку с юной влюбленной красавицей. Великолепно.

– Ты выйдешь за меня замуж?

Ева Браун подумала, что ослышалась.

– Ева, я спрашиваю, ты выйдешь за меня замуж? – выкрикнул Гитлер: с тех пор как у него лопнули барабанные перепонки, он всегда орал.

Глаза Евы наполнились слезами: он наконец предложил ей то, о чем она просила его сотни раз и что вызывало все их ссоры. Она зарыдала и рухнула наземь.

– Ева, я задал тебе вопрос, которого никогда никому не задавал. Я жду ответа.

Ева бросилась к нему и крепко обняла:

– О да, любовь моя! Конечно да. Это моя самая заветная мечта. Я тебя всегда об этом просила.

Она осыпала его поцелуями, отчего Гитлера затошнило, однако, учитывая обстоятельства, он сдержался и не оттолкнул ее.

– Ты счастлива?

– Это лучший день в моей жизни.

– Отлично. Тогда мы поженимся сегодня вечером и покончим с собой завтра.

Он встал, чтобы заставить Еву замолчать, и направился к сейфу:

– Я должен сжечь бумаги.

– Хорошо, любовь моя.

– А ты позови моих секретарш, и подготовьте церемонию на сегодняшний вечер.

Ева все еще не могла поверить в такую перемену:

– Адольф, я все-таки хотела бы знать…

– Как? – гаркнул Гитлер, ничего не слыша.

– Я хотела бы знать…

– Что?

– Почему сейчас? Почему сегодня ты даришь мне это… великое счастье, в котором раньше всегда отказывал?

– По логике вещей.

– По?..

– По логике вещей. Я всегда говорил: пока у меня есть политическое будущее, брак для меня исключен. У меня больше нет будущего – и я женюсь на тебе.

Ева Браун на несколько секунд задумалась – как отнестись к такому странному предложению руки и сердца? – но поскольку другого не получала, сочла себя счастливейшей женщиной на свете.

Глядя, как горят документы, которые он извлекал из сейфа, – бумаги, касающиеся его личного состояния, организации геноцида, разрушения христианских церквей, и несколько старых архитектурных эскизов, – Гитлер думал о своей уникальности.

До чего же я не похож на других. Все вокруг меня только и думают, как бы спасти свою шкуру и свои материальные блага. Я же бросаю все в огонь. Какое бескорыстие! Благороден. Во всем благороден. И до конца. Кстати, что я решу насчет погребения?