Ларс Кристенсен - Полубрат

Сколько раз я потом пересматривал «Вечный сон», не знаю, не поддаётся подсчётам, но этот раз был первый, а что может сравниться с первым разом? Ничто. Всё остальное лишь повторы, вариации, плагиат. Всё, что потом, уже продолжение. Тень. А первый раз — это подлинность. Первый раз настоящий по-настоящему. Тебя исподволь затягивает прямо внутрь, вдруг оказывается, что это фрагмент твоей жизни, ты кладёшь палец на это мгновение и чувствуешь, как время бьётся, и одновременно понимаешь, что оно утекает, пульсирующее мгновение растекается в зыбком фарватере биения. Но этого ещё не случилось, это чуть позже, а первое, что мы видим: сигареты ложатся в пепельницу и на фоне пепельницы с двумя окурками белым по серому почти экрану слова: Хэмфри Богарт и Лорен Бэколл. Потом возникает имя на двери, Стернвуд, и палец, толстый довольно, заскорузлый палец Богарта, который давит на звонок. Дверь открывает в меру чопорный слуга, Богарта впускают, слуга идёт доложить господину генералу, что пришёл Марлоу, и тут появляется дама в короткой белой юбке, видимо, ей в любую секунду грозит партия в теннис, и сперва я принимаю её за Лорен Бэколл, но нет, это Кармен Стернвуд, её младшая сестра, в исполнении Марты Викерс, и она произносит фразу, которую я не могу забыть: обращаясь к Богарту, и без того чувствующему себя не в своей тарелке здесь, в церемонном холоде богатства, она ощупывает взглядом этого странного субъекта и говорит: — You're not very tall, are you? — А Богарт комкает губы, как тонкую бумагу, и отвечает: — I try to be. — Это фильм для взрослых. Я слышу, что в зале смеются, точнее, хмыкают, смеяться здесь не принято, только хмыкать да подергивать вверх-вниз плечами. Так, оказывается, смеются на показах чёрно-белых фильмов для взрослых. А дама в белой юбке внезапно кидается Богарту в объятия, и я думаю, без всякого перехода, потому что мысли одолевают меня со всех сторон, что так именно выглядела Шоколадная Девочка, та, из цирка Мундуса, о которой рассказывал отец, но возвращается слуга, и Богарт галантно отцепляет от себя даму, а в следующий момент мы видим его в теплице с господином генералом, прикованным к инвалидной коляске. How do you like your brandy, sir? — спрашивает генерал. — In a glass, — отвечает Богарт. Плечи зрителей трясутся сильнее, хмыканье аукается громче, и Богарт получает своё задание, его рубашка липнет к телу, и я выпадаю из сюжета, я перестаю понимать, но это не играет роли, я всё равно ощущаю холод распаренной теплицы, Богарт покрывается испариной, прямо ледяной, хоть в виски её добавляй, а я пытаюсь определить рост Богарта, он действительно не великан, Марта Викерс верно подметила, но он наверняка кажется и ещё ниже оттого, что поддёрнул так высоко брюки, чуть не до подмышек. Додумать эту мысль я не успеваю, потому что по дороге от генерала слуга заводит Богарта в какую-то комнату, видно, спальню, поскольку здесь стоит кровать, двуспальная кровать под балдахином, а у окна — стол, полный бутылок, и какая-то женщина наливает доверху стакан, а потом оборачивается к Богарту. Это Лорен Бэколл. Мы видим её впервые. Педер проводит пальцем по моей руке. Я поворачиваюсь к Вивиан. Она не шевелится. Кажется, будто она медленно втягивает в себя воздух, вдыхает происходящее. Лорен Бэколл не сводит с Богарта глаз, она вся горит, горит чёрно-белым пламенем, ноздри раздуваются, она как зверь, как львица, а потом она начинает смеяться своим фирменным бэколловским смехом и говорит с издёвкой: — You 're a mess, aren't you? — А Богарт отвечает — I'm not very tall either. Next time I'll come on stilts. — Нет, всё же невозможно описать то, как это было в первый раз, потому что ты делаешь это постфактум, в другое время, в другом свете. Видимо, воспоминания — как марки, они не соответствуют первоначальной стоимости, а медленно, но верно растут в цене в твоей личной коллекции, которую ты страхуешь дороже, чем своих детей. Ты не можешь держать в собрании всё, всю жизнь, ты должен выбирать, что-то приходится выкидывать, что-то отдавать на обмен. Как знать: вдруг эта сцена, как мы сидим в кинотеатре «Розенборг», ряд четырнадцать, места 18, 19 и 20, в сером свете с экрана и ни черта не понимаем, одновременно включённые в действие и отрезанные от него, всего лишь визуальный ряд, который я теперь озвучиваю по-новому, накладываю поверх изначального мой нынешний голос, который обращается вспять, сквозь прожитые годы и воспоминания, с тем чтобы подогнать сцену под моё повествование? Это не исключено. Но одно по крайней мере точно было на самом деле. Я видел это своими глазами. Слышал собственными ушами. И не забыл. Когда я в следующий раз обернулся к Вивиан, она плакала.