Андрей Иванов - Исповедь лунатика

Пожениться в Норвегии мы не могли: надо было ехать к себе…

– Зато мы можем обвенчаться, – сказала Дангуоле: она всё узнала.

Ей дьячок сказал:

– Церковный брак в Норвегии рассматривается так же серьезно, как и обычный, мирской…

(Вот, оказывается, почему к нам стал заглядывать Даг! Всё было давно спланировано. Кажется, сюрпризы случаются только в моей жизни… все остальные занимаются их планированием.)

Для этого необходимо было ей – выйти из католической церкви, а мне – стать баптистом.

Меня мало беспокоило, умру я женатым или холостым. Так же как меня не беспокоило, умру я католиком или буддистом, христианином или мусульманином, террористом или насильником-педофилом, писателем или безызвестным пропойцей. Какая разница?! Эти вещи имеют значение, пока живешь: они неимоверно усложняют жизнь.

Дангуоле отправила в Литву несколько писем: одно епископу католической церкви и одно матери.

Та даже не удивилась: рано или поздно ты это сделала бы, но – вопрос: ради чего?

И началась переписка… Хотелось забиться в какой-нибудь чулан и ничего не знать об этом. В эти дни мы гнали с дядей Лешей самогон…

Но тут епископ прислал Дангуоле послание, в котором просто-напросто освобождал ее от всяких обязательств перед католической церковью, и началось…

В детстве я устраивал с ребятами налеты на нашу баптистскую церковь… Сначала мы подкрадывались и слушали проповеди, и всё нам казалось диким, мрачным, люди – запуганными, а проповедь словно была наполнена какими-то дьявольски коварными словами, смысла мы не понимали, хотя всё – удивительно – было на русском языке. Затем мы обозлились на церковь и стали хулиганить. Воскресеньями, десятилетние, мы пробирались дворами к улице, где она стояла, скромная, в белом подоле, с конусом на голове, настоящая средневековая бабулька, низенькая, узенькая, с лицом ссохшейся добренькой эстонки, какие теперь торгуют травами на рынке или цветами на кладбище, одна-единственная на Каламая; мы следили через щель в заборе, как в нее идут верующие, ждали, когда дверь плотно прикроют; мы перелезали через забор, набирали в бутылки воду из лужи, веточками, как шомполами, забивали в горлышки карбид, подкрадывались к дверям, швыряли бутылки в церковь и убегали. Прихожане устали терпеть наши набеги и поставили часового – высокого крепкого эстонца лет сорока. Мрачный, бородатый и длиннорукий, он прохаживался по улочке вдоль забора, за которым стояла церковь. Мы и не догадались, что он караулит нас. Как только мы полезли на забор, он бросился к нам и легко сцапал двоих. Тот, что был постарше, все-таки вырвался, а другой не смог и сразу бросился на колени извиваться и плакать. Мне его было ничуть не жаль. Мальчик был рыженький и пакостный. Обычно мы смеялись над ним. В этот раз, когда мужчина в мрачном пальто и в шляпе с широкими полями, с лицом инквизитора, тянул его в церковь, он так истошно кричал, что старшие мальчишки влезли на забор и стали просить: дяденька, отпустите! Он не виноват! Из церкви вышли другие, остановились какие-то прохожие… Я не понимал, зачем это всё; я считал, что нужно было дать мужику затащить рыжего в церковь и посмотреть, что будет дальше: у меня было чувство, что ему ничего бы не было. Но старшие собрались у забора и долго беседовали с прихожанами; рыжий скулил. В конце концов, они пообещали больше не хулиганить… Пастор позволил мужчине отпустить мальчика и сказал, что за хулиганство сам лично будет отводить детей в комнату милиции. Эта угроза мне показалась смешной (одним из любимых ругательств отца было – «баптист»).

Если смеяться, то только над собой!

Дьячок к нам заглядывал чаще и чаще: теперь только к нам, нацеленно, в нашу дверь. И сразу к делу: Библия, псалмы, беседы о важном. Наконец, речь зашла о крещении. Было решено, что я принимаю протестантство. Почему? Нужны были причины. Я их вызубрил. Много не понадобилось. Все рукоплескали, пастор кивал… Трех фраз оказалось достаточно. Никаких вопросов. Все были довольны. Меня нарядили в крестильную рубаху, дали в руку свечу и обмакнули в чашу. Произнесли молитву. Заиграл орган. Запели мальчики. Жаль, пришлось вернуть рубаху – мне она понравилась… В честь вновь обращенного была устроена небольшая вечеринка у Марты Луизе. Это было какое-то засыхание. Манифестации маразма повсюду, от порога до балкона. Можно было стучать ложками по головам присутствовавших – они были просто фарфор!