Андрей Иванов - Исповедь лунатика

К нам зачастил дьячок – не только к нам, но и вообще, ко многим заблудшим овцам. Он был обеспокоен спасением душ; приезжал на своем маленьком фордике, выбирался из него в несколько приемов, раскладываясь, как циркуль из готовальни, потом долго ходил по коридорам в поисках овец, всё стучал в двери и дрыгал затекшей ногой (судороги, говорил он, сам над собой посмеиваясь, судороги)… и было слышно, как его бархатный, медленный баритон округло наполняет воздух коридора, пропитанного криками и гарью.

Его звали Даг. Он мог подолгу молчать, сидеть, пить чай на травах, на нас поглядывать и молчать. Иногда задавал какие-нибудь вопросы. Тупейшие вопросы! Глядя на него, мне часто думалось: как легко ему живется! Как сладко он спит! Приходит в кемп, чтобы, как он считает, разделить горе ближних своих, заброшенных в его близость Богом из отдаленных уголков планеты. Он несет им Бога, в виде дурацких псалмов. Он отвозит их на своей машине в церковь, где те хлещут кофе, жуют пирожные, слушают дурацкий орган и пустые речи, в которых понимают разве что отдельные плевелы слов, да и всё равно, ведь пустые это всё словеса! Он молится с ними, пускает слезу, сложив ручищи, переживает за нас и за всех во всём мире. О! Как просто ему жить!

Когда Башни рухнули, он влетал в комнаты, садился и вместе с другими смотрел на экран, и по лицу его текли слезы. Потом он, сложив свои розовые лапы, молился, шепча, шепча, шипя свои молитвы, сорок минут, – потом шел в другую комнату, и так из комнаты в комнату он ходил и неустанно молился – до наступления кромешной тьмы. Все, кто остались с тех времен, помнили этот цирк.

Ох, как просто ему жить! – думал я. Помолился, пустил слезу, сел в свой фордик, вытянулся у камина с Библией на коленях, смотри себе в огонь, выдумывай очередную речь, предлог, с которым можно войти в закрытые двери, зацепку, чтобы заполучить бонус.

В первую очередь Даг шел к Мамаше Амон, негритянке, которая пыталась себя выдать за сомалийку. Для меня она была эфиопкой: настолько она похожа была на нашего Самсона из Фарсетрупа. Просто одни черты лица: носик с горбинкой, слегка раскосые навыкат глаза, маленький рот, строгий, заостренный подбородок. И повадка та же (я мог легко себе представить Амон в роли сестры Самсона или его матери).

Ко всему прочему, Мамаша Амон себя вела не как сомалийка. Была христианкой вдобавок. Курила сигареты и травку, слушала Боба Марли. Каждое воскресенье ездила в церковь, пела псалмы по книжечке, иногда входила в раж и всю дорогу обратно из церкви в Крокен могла петь. К ней постоянно ходили молодые негры. Они приезжали к ней на раздолбанных машинах. В комнатке у нее был жуткий беспорядок, настоящая африканская свалка. Какие-то коробочки, пузырьки, камешки, маски, раковины. Дымились куренья, звучали тамтамы. Амон всё время улыбалась.

С ее комнаты Даг и начинал свой обход. Он стучал в ее дверь, очень тихо стучал, его никогда не слышали. Потом он стучал и стучал, не решаясь постучать сильнее, – и стоял у двери до тех пор, пока та не выскочит из комнаты и не врежется в него со всей дури и закричит: «Иисусе!» И он скажет: “ Nej, det er bare jeg” [85], – и попросит сообщить всем что-нибудь… и пойдет дальше, мелкими шажками, понурив голову.

Но, бывало, она затащит его в свою комнату, и они проговорят несколько часов кряду. О чем они говорили, никто не знал, но выходил он от нее какой-то красный, взбудораженный, как если б присутствовал при родах или пытке, после этого долго бродил по лагерю со стеклянными глазами, шевеля губами, и всё пробегал ручищей по бороде.

По воскресеньям Даг собирал людей в церковь; нас с Дангуоле отвозила Марта Луизе. В церковь мы заходили на минутку и шли затем гулять среди могил. Считать, кто сколько прожил, было нашим любимым занятием, некоторые даты были невероятные, люди жили по сто и более лет, казалось, что тут, во дворике прихода, хоронили только состоявшихся долгожителей. Были ангелочки на плитах, были голубки… Именно там, среди всего этого кладбищенского убранства, расчесанного и выложенного плитками забвения, в то время как в сторонке уже рылось для кого-то новое ложе, Дангуоле сказала, что нам надо срочно пожениться.

– Это выход из положения, – сказала она, глядя на свежую могилку, – страховка…

– Да, – легкомысленно ответил я.

Кругом одни проповедники и идолопоклонники, куда ни кинь – всюду идолы, каждый кому-нибудь поклоняется: Иисусу Христу или Джонни Роттену, Великому Абсолюту, Троцкому, Мистеру Доллару, Святой Манде, Синей Бороде, Гималайскому Старцу с Вечной Эрекцией, Карлосу Кастанеде или Великому Непогрешимому Вкусу… Все рабы… все на коленях… ни одного человека, который шел бы по жизни на своих ногах… жалкие черви… Или вот: работа, работа, работа… популярная мантра… не верование, так работа, которая рано или поздно уработает тебя самого… рабы… рабы… Хануман отчего-то спешил в Америку, надеясь, что там он станет Человеком, в результате исчез, как Гагарин, как Белка и Стрелка, как пара сапог Афанасия Никитина… и даже пыли не осталось, чтоб сплюнуть!