Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Я не хочу, — сказала Элизабет и, вместо того чтобы оттолкнуть меня, потянула за мой свитер, впилась в меня своими коготками. Я подумал о четырех вооруженных охранниках торговой фирмы «Хакебейн». Мне хотелось сказать ей: «Ты же сразу пошла со мной, детка, мне даже не пришлось просить тебя дважды».

— Я бы охотно, — сказала она, запинаясь, заикаясь, и, чтобы унять охватившую ее странную дрожь, взобралась на штабель досок и присела на корточки, широко раздвинув колени, между которыми таилась темнота, я примостился рядом. — Вы думаете, я пс шла потому, что скоро экзамен и я со-вер-шенно ничего не знаю? Вы это подумали, правда? Это не так, менеер. Честное слово, менеер.

— Тогда почему? — спросил я спокойно.

Она покусала свои полные детские губы. Почесала коленки.

— Вы думаете почему?

Я помолчал, ожидая.

— Если об этом узнают девочки, — сказала она. — Эмми Фердонк и Сесиль Меерт…

— А они об этом немедленно узнают.

— О нет, менеер, клянусь вам. Я не пророню ни слова.

— Это будет первое, о чем ты расскажешь завтра на игровой площадке.

— Нет, менеер, клянусь вам. Я ни за что не проболтаюсь. Ведь у вас будут большие неприятности, так ведь?

— Так, Элизабет.

Ворковал голубь. Деревянный голубь? Лесной голубь? Лесные голуби живут в лесах. Доски разъезжались и скрипели. Я никогда не вытравлю запах смолы и скипидара из своей одежды. Я уже видел, как Директор принюхивается ко мне. В любой момент из-за штабелей могли вынырнуть сторожа с пистолетами и, согласно предписанию, задержать меня, учителя, с несовершеннолетней на складе торговой фирмы «Хакебейн».

Девочка, чье имя в классе я с трудом заставлял себя произносить вслух, так что все остальные ученики наверняка это заметили; прыщавые сплетники, сидевшие вокруг нее, могли заметить это еще и потому, что я часто пропускал ее фамилию в списке, и на доске, когда я писал заглавную Э, буква всегда получалась ярче других, мне было тогда двадцать восемь. Девочка с сияющим взором, которая, плотно прижавшись ко мне, сказала:

— Я думала, что вы никогда не заговорите со мной. Когда сегодня вечером вы наконец заговорили, там, на мосту, я сразу поняла, что вы начнете с уроков. Потому что иначе и быть не могло, правда?

Она уже усвоила лексику победительницы, она наслаждалась триумфом.

— Вы же не могли иначе? — прошептала она. — Я ведь ваша ученица.

Покорная. Невинная. Все это стоило ей слишком больших усилий, она облизнула верхнюю губу и, положив пальцы на мой пульс, прямо над часами, сжала мне руку. Время скользило мимо нас. Она сказала:

— Слушайте. Слушайте внимательно. What if I say shall not wait [17] Что будет, если больше ждать нельзя (англ). .

Едкий неоновый свет стер с ее лица детскую округлость, она больше не смеялась. Я глотнул воздух, набрав полную грудь удушливого запаха дерева, — столь неожиданным и прямолинейным был переход к стихотворению Эмили Дикинсон [18] Эмили Дикинсон (1830–1886) — известная американская поэтесса. Трагическая любовь наложила отпечаток на всю ее жизнь и творчество. Она завещала уничтожить после смерти ее стихи, однако это пожелание не было выполнено, и в 1890 году вышел первый, посмертный, сборник стихов Э. Дикинсон. Подлинное признание и открытие поэтессы пришло только в 20-е годы нашего столетия. . Стихотворение это я разучивал с их классом в прошлом семестре, оно было посвящено мертвому, и сейчас оно чудовищно, на удивление бесстыже выломалось из этого девичьего ротика. Я подумал: «Интересно, помнит ли она вторую строчку, она хочет, чтобы я продолжил, прочел вслед за ней в этом непристойном, щупающем ее свете?» Я произнес вторую строку:

— What if I burst the fleshly gate [19] Что будет, если вдруг взорву ворота плоти (англ.). . — И замолчал, словно обжег рот крапивой, нёбо пылало. Потом, с трудом разжевывая слова, я что-то сипло выдавил из себя, и она как бы случайно коснулась рукой моего живота. Я что-то промычал, и она спрыгнула с досок, как в кино, широко раскинув руки, повернулась ко мне лицом, лизнула меня в щеку, словно кошка, и прижалась ко мне грудью. Я встряхнул ее за плечи. Она издала звук, похожий на рычание, отыскала в складках своей юбки носовой платок и промокнула им глаза. Ком грязи растопился у меня внутри, она попыталась успокоиться, но ей это не удалось, и она снова пробормотала: «Я не хочу, менеер», взяла мою руку и приложила ее к соску под черным свитером. Лаяли сторожевые псы, приближались вооруженные сторожа. Мы опустились в лакричную темноту за штабелями свежего дерева, Элизабет и я. Она распахнула колени над моим лицом, и тьма вошла мне в горло, я хрипел, задыхаясь от запаха металла и женщины, моей женщины — Элизабет.