Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Четвертый день подряд Анаис спрашивала у Бруно: неужели ему это нравится.

— Что ты имеешь в виду? — буркнул Бруно.

Она уверяла, что они встают здесь слишком поздно и что на завтрак подали черствые хлебцы и мутный кофе, что среди гуляющих по пирсу не меньше семидесяти процентов — шведы и немцы, а в витринах все намного дороже, чем в Антверпене, что французские газеты здесь четырехдневной давности, а он ее за три дня ни разу не коснулся, а вот в центре местные не дают ей проходу и собаки на нее бросаются, чуя ее естественное недомогание, что в их номере по телевизору идут передачи только про то, как плести корзинки или делать цветы из бумаги, что он уже три дня засыпает, даже не пожелав ей «спокойной ночи».

— Мы, конечно, можем провести здесь весь отпуск, если тебе так хочется, Бруно, ты только скажи, я ведь неприхотлива.

— А мне не скучно.

— Тебе никогда не скучно, — с горечью замечает Анаис.

— Ну уж извини.

— Знаю, знаю, тебя это нисколько не волнует.

Вечером она сообщила, что разговорилась в парке с одним человеком — такая прелесть! — наверняка из опустившихся аристократов. Он продавал жвачку без сахара, родом был из какой-то области на юго-западе, где делают отличный козий сыр и исповедуют коптскую религию [177] Коптская религия — имеется в виду форма христианства (монофизитство), распространенная в Северной Африке и возникшая в V веке. , и еще там есть люди, не знающие грамоты, которые живут на дне вулканов.

— Ну как? Может, мне взять напрокат машину? О’кей?

— О’кей, — согласился Бруно, — еще двенадцать дней впереди.

Лимонные и апельсиновые рощи сменились каменистыми холмами и бурыми скалами цвета ванили.

Анаис машет из окна рукой, указывая то на уединенную ферму, то на кактус высотой в человеческий рост, то на небольшой лесной пожар. Она мурлычет «Му old flame», и Бруно знает, что сейчас она видит себя на сцене, с ее белыми, как бумага, ягодицами, затянутыми в тину черных кружевных трусиков, в блестящем цилиндре на голове, с ослепительной белозубой улыбкой и потными бедрами в сетчатых чулках, и он, Бруно, страстно желает ее.

Моросит мелкий дождик. На улице, напротив кабаре, где в розовом свете огней извивается Анаис, в водосточной канаве у цветочной витрины сидит, скорчившись, Бруно. На нем бейсбольная кепочка, правый глаз ему подбили портовые рабочие, он хрипло, простуженно поет «Му old flame» мелькающим мимо промокшим штанинам туристов, которые спешат на Центральный вокзал, изредка в жестяной котелок рядом с ним со звоном падает монетка в пять франков; рабочие несут плакаты, призывающие к солидарности с бастующими портовиками, приближаются, стуча кломпами, они хотят распрямить спину Бруно, оборвать его жалобную песню, отобрать его монетки, изменить отношения в обществе — одним словом, они хотят стишком многого сразу. Какой-то молодой полицейский разгоняет их, махая резиновой дубинкой, а к Бруно склоняется подслеповатый дряхлый старик, уж конечно из бывших аристократов, он приглашает его на чай в свое поместье исполнить там для его знакомых «Му old flame», ибо, как заявил этот обедневший барон, у Бруно самое настоящее контральто, услышав которое любой побожится, что это голос кастрата шестнадцатого века.

Анаис и Бруно заночевали в горной деревушке, в одном из четырех бревенчатых бараков, теснящихся вокруг бензоколонки. Заснуть удалось с трудом — в нескольких метрах от их двери на бельевой веревке, как для просушки, висели семь петухов, привязанных за одну ногу.

Петухи били крыльями всю ночь напролет, то мощно и долго, то обессиленно, и тогда казалось, что кто-то шуршит газетой. Анаис заявила, что если бы Бруно был настоящим мужчиной, то под покровом темноты он давно бы выпустил петухов на свободу. Немного поразмыслив, тот ответил:

— Ну и давай.

— Кто? Я? У меня же болит живот.

Утром хозяин бензоколонки, он же был и владельцем отеля, порекомендовал им воспользоваться благами цивилизации — то есть запастись провизией в его минисупермаркете.

Почему бы им не купить парочку петушков? Совсем молоденькие и очень дешевые.

— Ни за что, — отрезала Анаис и, презрительно задрав нос, стала набивать картонные коробки консервами из тунца, флаконами шампуня для ванн, банками диет-колы, пучками кресс-салата и чеснока.

В тряской машине, которую вел Бруно, Анаис вскрыла банку томатного сока. Раздалось шипение, и с хриплым чавканьем банка выплюнула сок прямо на Бруно, на его кремовые брюки, которые он по настоянию Анаис купил на прошлой неделе в магазине молодежной моды на Фогелмаркт. Брюки были слишком широки в бедрах и узки на щиколотках, но Анаис все твердила, что это современно, что это последний «писк моды», но окончательно покорил ее плетеный шнурок, заменявший ремень, концы которого, как ей казалось, он должен был не заправлять в брюки, а оставить свободно свисающими над самым гульфиком, желательно на разной высоте. Сейчас и гульфик, и внутренняя сторона штанины были в ржавых пятнах. Анаис подмигнула Бруно, как обычно подмигивают женщинам.