Эля Каган - Свежее сено

Мой отец улыбается. Он современный. А все же мне он говорит:

— Не лучше ли еврейка?

Мне-то она нравится, какое же кому дело, что она русская? У меня такое чувство, будто мне нужно подставить скамеечку, чтобы дотянуться до нее, — она такая стройная, такая удивительно красивая.

А я…

У меня черные глаза, но они не могут выдержать ее взгляда, и они закрываются, стыдливо жмурятся. У меня любящее сердце, но оно уж слишком чувствительное, и всегда оно следит, как сыщик, за другим сердцем.

Я знаю — я от этого страдаю, потому что меня слишком занимает, что другой думает обо мне, мне всегда кажется, будто он умнее, чем на самом деле.

Короче, мне кажется, что я что-то теряю в глазах девушки.

Чем дальше, тем реже я хожу к ней. Она хорошо знакома с моей подругой Рейзеле, часто передает, чтобы я заходил.

Но я все реже прихожу. Меня влечет к ней, но я не хочу вконец надоесть ей.

Пусть не поминает меня лихом девушка, у которой в глазах все цвета радуги и еще несколько цветов.

Идет лето, зеленеют деревья, благоухают цветы, и мне не хочется больше прислушиваться к глупому биению моего встревоженного сердца.

Дождь, первый летний дождь. Он все смоет, он и сердце мое промоет. Я выхожу на улицу, на свежевымытую улицу. И вот сад. Зеленая шевелюра земли как бы причесана. Все в порядке, все хорошо.

Но на небе радуга. Две радуги. Одна светлей другой.

И мне вспоминается девушка, у которой в глазах все цвета радуги и еще с избытком.

Не помог, значит, дождь.

Бейся, глупое сердце, бейся!

В один из субботних вечеров я прихожу домой и застаю своих прежних товарищей — сапожников и заготовщиц. Меня встречают громкими приветствиями:

— Ну, как она, жизнь, Екл-береб-флекл?

Такое у них для меня прозвище: «Екл-береб-флекл».

И Зимка-«поэт» поет мне песенку:

Кто-то предлагает прогуляться в парке, и меня тащат.

Зимка уговаривает меня:

— Жмет, да? Надо походить — разносится. Пойдем, брат.

Вдруг он спохватывается:

— Да, только что заходила сюда Рейзеле. Она говорила, что ты ей очень нужен, чтобы ты непременно зашел к ней в десять часов. Шевелись, брат, уже три четверти десятого.

— Нет, быть не может, — говорю я, — на что я ей понадобился.

Я иногда захаживал к Рейзеле. Я заставал у нее не раз Матильду. Но вот уже долгое время я не был у Рейзеле и редко ее встречал.

— Не веришь? Лопни мои глаза, коли вру!..

И все подхватывают и подтверждают.

Я не верю. Я отказываюсь идти. Они, должно быть, обманывают меня. Они хотят, чтобы я вызвал Рейзеле погулять с ними.

Сапожники делают вид, что им это безразлично, а заготовщицы обижаются.

— Что мы станем тебя обманывать?.. Мало ли на что ты ей можешь понадобиться.

Я верю и не верю. Я не могу представить себе, чтобы я зачем-нибудь мог понадобиться Рейзеле…

Вдруг словно молнией проносится у меня в голове: «Может быть, Матильда… Может быть, она сидит у Рейзеле и ей вдруг захотелось повидаться со мной».

Матильда послала за мной. Куда делась моя мнительность?

Я иду к ней. Она, как всегда, красива, красивее всех.

Я жму ей руку. Она радостно пожимает мои руки.

Какой же я был олух! А я-то думал, что ее маленькие отточенные пальчики слишком священны, чтобы она разрешила мужским жилистым рукам пожать их. А как охотно она это делает!

Я произношу глупые слова, как при первой нашей встрече. А она говорит, что это умно, очень умно. Я целую ее, и она целует меня. Ах, как она целует! Она собирает губки колечком.

Я говорю глупости, потому что я большой дурак! Ведь я ее обожествлял.

Волшебная шелковая завеса, которою я мысленно отделял ее от себя, теперь порвана, но ничего, Матильда мне теперь еще дороже. Она теперь земная девушка, совсем, совсем земная.

Она хочет, чтобы я ее еще раз поцеловал…

Она считает, что я сделался совсем другим человеком… Как все люди, и даже еще лучше…

— Раньше, — говорит она, — ты был каким-то странным человеком. Ты целовал только глазами. Но этого мало…

И я счастлив, счастлив, что у меня самая красивая девушка. Счастлив, что я как будто вновь родился. Красивая Матильда, прекрасная Матильда! Теперь она больше не небесная девушка, от взгляда которой невольно немеешь. Прекрасная Матильда теперь приложение к товарищу Веле Йодер, который сам себе цены не знал, а теперь он понимает, что он что-нибудь да значит.