Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Это ты Александр?

— Да, мама.

— На минутку, милый.

Я шел, и мои каблуки резко стучали по плитам холла. Золото заливало гостиную. Она сидела у камина за чайным столиком. Одно высокое окно было открыто, и в комнату лился запах свежескошенной травы. Когда я вошел, она поднялась со стула.

— Я иду кормить лебедей. Проводи меня, если хочешь.

Она взяла стоявшую на подносе тарелку с ломтиками пеклеванного хлеба. Белая кружевная скатерть ниспадала складками почти до пола. В камине пело полено. Я пошел за ней к двери. Ее волосы и косые лучи заходящего солнца сплетались воедино и равно слепили. Когда мы вышли на террасу, она положила теплую руку на сгиб моего локтя.

— Вечера невыразимо красивы. Я всегда считала, что Ирландию следует переименовать в Остров Вечеров. Согласен? Идеальное время для смерти. Я умру вечером. Вот погоди, и увидишь.

Я засмеялся — не очень уверенно. Мы молча спустились по ступенькам. Разговаривать с ней было трудно. Всегда. Она либо была рассеянна, либо требовала больше, чем вы могли ей дать.

— Совсем сухие! — сказала она сердито, остановилась, сняла руку с моего локтя и сорвала головку увядшей розы. Несколько секунд она держала ее в пальцах и с отвращением разглядывала, а затем опустила в мой карман.

— Выбросишь ее. Потом. Сколько раз можно повторять одно и то же этому тупому мальчишке! Посмотри — вот и вот.

Я оттопырил карман для еще двух трупов.

— Они же не только безобразны, но мешают распускаться другим. У всего есть своя причина. Этот мальчишка просто не способен ничему научиться. Лентяй, я полагаю.

Она опять положила руку мне на локоть, и мы пошли дальше.

— Небрежность. Никакой любви к делу. И все-таки продолжаешь надеяться, что рано или поздно найдешь идеального садовника. Потенциально идеального.

— Дорожки он разравнивает очень красиво.

— Разравнивать дорожки способен любой идиот. Даже машина — если кто-нибудь изобретет машину для разравнивания дорожек. Сколько времени ты проводишь с этим..?

Она умолкла, и наступила долгая тягостная пауза. Говорила она, ища взглядом увядшие розы. Ее пальцы у меня на локте чуть-чуть дрожали. Мое сердце отчаянно заколотилось прежде, чем она договорила.

— …субъектом. Наверное, мне следовало бы сказать — с этим мальчишкой. Из деревни. Не делай вида, будто ты не понимаешь. Так сколько времени?

Я жгуче краснел и молчал.

Она сняла руку с моего локтя и щелкнула пальцами, словно я был собакой.

— Александр!

— Не так уж много, — пробормотал я.

Она не взглянула на меня и ничего не сказала. Держа тарелку с хлебом прямо перед собой, точно какой-то странный щит, она ушла вперед. Я молча шел за ней. Слева и справа от нас шелестели зеленые листья, грачи уже подняли свой вечерний гвалт. Если бы мне было суждено родиться еще раз и в другом облике, я пожелал бы стать грачом. Они на своих деревьях ведут такую веселую сплоченную жизнь, хором кричат и кувыркаются в небе. А умирают словно бы очень редко.

Лебеди уже ждали. Один копался клювом в пуху под крылом. Они неуклюже выбрались из воды и вытянули нам навстречу длинные шеи. Холмы поднимались совсем рядом, удивительно четкие и светлые. В воздухе пахло дождем. По камышам пробегал ветерок, и они кланялись ей. Тысяча тысяч зеленых воинов с зелеными пиками, и все кланяются.

Она с недоумением оглянулась на меня.

— Перестань. И вообще ты не способен петь.

Ее пальцы сердито раскрошили серый ломтик. Она протягивала кусочек за кусочком. Шеи опускались и поднимались. Безобразные, перепончатые лапы давили траву. Последние кусочки она побросала в воду, и лебеди кинулись за ними, подняв тучу брызг. Они вновь обрели красоту. Вынув из кармана крохотный платочек, она обтерла пальцы.

— Как его зовут?

— Джеремия.

Она усмехнулась.

— Об-б-бычно его называют Джерри.

— Ну, так с Джерри все. С Джеремией. Этому конец. Да.

Она снова положила руку на мой локоть, и мы пошли назад по дорожке. Она шла медленно, слегка опираясь на мою руку, чтобы я не убыстрял шага.

— Ты уже больше не маленький. Молодой человек! — Она взглянула мне в лицо и улыбнулась. — Но, конечно, ты и сам знаешь. Я могла бы этого не говорить.

Ее платье было бледно-бледно-серым и при каждом движении прокатывалось волнами по всей длине ноги. Я вдруг попробовал представить себе, как выглядят ее ноги.