Арман Лану - Свидание в Брюгге

Машина снова катила в виду города, время от времени из тьмы вдруг выныривала какая-нибудь скульптура. Один раз золотистый свет фар выхватил из темноты мостик со шлюзом. Вода в каналах пузырилась и отбрасывала на берег нефритовые отсветы.

— Они отвечали тебе по-французски? — как ни в чем не бывало спросила она.

— Да, но они и по-английски говорят!

Робер засмеялся. Вот сейчас в улыбке открылись его очень белые зубы. Ах, это прекрасное здоровье! Ни черта ему не делается, этому Роберу Друэну!

И по мере того, как они удалялись от Брюгге, в ней крепло чувство, что у нее что-то отняли. Снова время словно остановилось. Да кончится ли когда-нибудь их путешествие! До чего оно нелепо. Так сложно с бензином во Франции, так трудно выехать куда-нибудь за пределы своего департамента без специального разрешения, — пришлось добиваться его через дирекцию телевидения, сама секретарша директора этим занималась, — куда проще было бы поехать поездом! Как бы не так! Робер — и без машины!

Робер искал больницу. В последнем письме его друг Оливье Дю Руа подробно объяснил, как ее найти: обнесенное каменным забором здание, перед ним стена вековых деревьев. Он не учел одного обстоятельства, что пойдет снег, в тридцати шагах ничего не было видно.

Они ползли вдоль какой-то бесконечно длинной стены, увенчанной елями. Никаких вывесок, никаких указателей, ничего, кроме снега и мрака. Внезапно дорога круто повернула, и они чуть не уткнулись в стоявшие на обочине три громадины — то были грузовики для международных перевозок. Робер проскользнул мимо одного из «берлье» с регистрационным знаком «F». Пыхтели моторы. Под колесами в рост человека блестели масляные пятна. И тут путешественники увидели приземистый кирпичный дом, — по-видимому, бывшая ферма, — выкрашенный белой краской. Цоколь черный, ставни зеленого цвета. Дом светился яркими огнями, как и Брейгельхоф. В окно были видны танцующие пары, скользившие, как китайские тени. Кафе украшали две вывески: одна на французском, другая на фламандском языке. Названия были разные. Одно — Под счастливой звездой, а другое — De drie Zwanen. Робер хорошо знал английский и немного немецкий — наверное, это означало «Три лебедя». Жюльетта сухо рассмеялась. Ну, что ж, пусть будет Под счастливой звездой. Рядом с входом в кафе внимание французских путешественников привлекала красно-голубая эмблема водителей грузовых автомашин.

— Девочка спит, — сказала Жюльетта. — Пить хочется, давай зайдем.

Едва она вышла из машины, как холодный ветер подхватил ее, хлестнул снегом по лицу, по ногам. Она ненавидела снег. Жюльетта толкнула входную дверь. У высокой стойки толпилось человек двадцать мужчин. Все разом обернулись: на пороге стояла молодая женщина, закутанная в меховое пальто, и стряхивала с ног снег. В комнате было накурено, сильно пахло пивом. Суетилась пухленькая, словно сошедшая с картины Иорданса, служанка, очень неумело накрашенная, с голыми и розовыми, как окорока, руками. Танцевали под аккордеон. Робер тотчас же узнал мелодию и почувствовал легкий укол в сердце. Если бы даже случай и не напомнил о ней, он все равно никогда с ней не расставался. Этот аккордеон с Севера, грустящий и надрывающий душу, медлительный, не похожий на своих утонченных собратьев из кабачков на Марне или Конвера-а-Жежен, аккордеон этот исполнял Розы Пикардии.

И тогда Робер Друэн понял: пусть дорога, которой он идет, трудна, он на верном пути.

После долгого путешествия, бесконечно долгого из-за плохой погоды, после отчужденности и молчания, которое нарушал лишь рокот мотора да невзначай оброненная фраза, Робер и Жюльетта неожиданно для себя попали в самую гущу жизни; на них пахнуло запахом жареного, запахом лука, картошки и красной капусты, таким же стойким на севере, как запах чеснока на юге. Робер сделал это открытие в военном тридцать девятом году. Розы Пикардии вновь вернули его к тем временам.

У него вдруг заболела правая рука, его неживая рука. Перед мысленным взором проплыли картины прошлого: маленькие кабачки на севере Франции, фермы, низкие кирпичные риги, разбросанные по берегам Шельды, солдатские квартиры и лица местных парней, — многие служили у них; они говорили на том малопонятном наречии, что он слышал сейчас: те же полнозвучные гласные и рокочущие согласные, англо-германские интонации с характерным «йа», та же щедрость на местоименные прилагательные. Робер распрямился, подвигал затекшими от неподвижного сидения плечами. Скованность быстро прошла.