Арман Лану - Свидание в Брюгге

Оглядевшись вокруг себя, супруги увидели, что многие девицы сидели на коленях у парней: парни скалили зубы, а девицы потели и краснели; некоторые парочки целовались на виду у всех; а Мия скользила меж столов, увертываясь от слишком настырных рук. Робер и Жюльетта устали и немного ошалели в непривычной для них, новой обстановке. От пива, горького и густого, от разлившегося по телу тепла их разморило.

— Оливье, а с Домино ничего не случится? — допытывалась Жюльетта. — Правда, ничего?

— Ничего. Успокойся. Мы приставили к ней мажордома, в случае чего он бы позвонил.

— У меня не идут из головы эти больные, — сказала она. — Никак не могу примириться с мыслью, что они действительно больные. По-моему, это просто дурные люди. Именно дурные. Нехорошие! От природы склонные к пороку! Может, это глупо и несправедливо, но у меня такое ощущение.

— Предрассудки живучи, имей это в виду, — ответил Оливье.

Блондинка явно искала сближения, она попросила у него огня. Но, поняв, что разговор идет серьезный, она расслабленно шлепнулась обратно на стул и вновь погрузилась в прострацию. Куль прекрасного, пока еще свежего мяса.

— Одного особенно не могу забыть, — сказала Жюльетта.

— Знаю, знаю, — прервал ее Оливье, — голого вертуна, наверное. А он не плохо сложен…

— Идиот! Я говорю о клоуне. Я не могу забыть его взгляда — какой-то…

Жюльетта, хоть и не знала всего толком, была недалека от истины.

Заразившись общим настроением, — здесь, на Севере, любили поесть, — они дружно работали челюстями, и тарелки с жареной картошкой исчезали одна за другой.

— Кстати, о клоуне, — сказал Оливье. — Когда он прибыл в больницу, Робер знает, при каких обстоятельствах, — Букэ — так зовут клоуна — взялся один привести в порядок аллею. Его упорству можно было позавидовать, он копал землю, укладывал камни, потом возил красный песок, тачку за тачкой. Прекрасная получилась аллея, за домом Эгпарса. Он вам покажет. Ее назвали «Красная аллея», Эгпарс очень гордится ею. Но когда Букэ закончил свою работу и остался не у дел, он надумал повеситься: привязал веревку за сук последнего в аллее дерева, стал на тачку и оттолкнул ее ногой. Его вовремя сняли.

— Не понимаю, — сказала Жюльетта, — как можно жить среди этих кошмаров, а вы еще хотите и всю жизнь тут провести, — не так ли, Оливье?

— Именно так. Я собираюсь тут жить всю жизнь, — сказал он уверенно, чем привел Жюльетту в полное замешательство, она недоуменно вскинула на него глаза.

Жюльетта любила Оливье, но она никогда не принимала всерьез его увлечения психиатрией, так же, как и Лидия. Однако он ответил на ее вопрос без тени колебания, и ей стало ясно, что Оливье Дю Руа — не совсем такой, каким она себе его рисовала. Кем он станет завтра, вчерашний авантюрист и прожигатель жизни, балагур и артист, непоседа, вечно одержимый новыми идеями, современным Фреголи и Калиостро, Пастером? Эскиролем? Алексисом Каррелом? Акселем Мунте?

Чуть-чуть заикаясь, Оливье продолжал:

— И все это сделал клоун Букэ, человек угрызающийся, человек, неравнодушный к малолеткам. Но мы имеем основания полагать, что он выбрал как раз такой момент, когда его могли спасти. В это время разносят обед…

— Как и Ван Вельде? — напомнил Робер.

— Как и Ван Вельде. Этот прибегает к шантажу, чтобы вернуть себе свою потаскушку, а тот — чтобы убедить общество в своей искренности. И как ты считаешь, Робер, что означает самоубийство?

— Что человек себя уничтожает, то есть превращает в ничто, — вмешалась Жюльетта.

— А как вы считаете, таким образом он заказывает себя?

— Ну нет! По-моему, нет.

Оливье опять обратился к Роберу, а ответ получил опять от Жюльетты.

— Тогда, может быть, он мстит за себя?

— Пожалуй, снова ответила Жюльетта. — Он за себя мстит.

— Уже теплее. Он уничтожает мир, в котором живет. Себя — если только случайно, — обычно его спасают. Но мир он уничтожает. Себя он не убивает, потому что считает себя слишком высоко стоящим над миром, он убивает мир, потому что тот недостоин его. Желание убить себя — это болезнь, мало изученная.

— Но, — перебила его Жюльетта, — бывает ведь, что и вправду люди кончают с собой.

— Наверное, только если они и вправду решили покончить с собой, — высказал предположение Робер.

— Совершенно верно. То есть — если они и впрямь не рассчитывают на спасение. Когда хирург Тьерри де Мартель накладывает на себя руки, потому что в Париж входят немцы, он это делает в последний раз. И когда Дрьё ля Рошель накладывает на себя руки, потому что национал-социализм потерпел крах, он это делает в последний раз. Но и тот и другой убивают в себе мир, который они не приемлют. То же самое испытывали и японские летчики, которые врезались своим самолетом-снарядом в американскую базу. Только в одном случае объект материальный, в другом духовный, вот и вся разница.