Хуан Гойтисоло - Особые приметы

— Кто?

— Ваши задушевные друзья.

— Я бы этого не сказал.

— Отдых за государственный счет — вам ли жаловаться. Уверен, многие бы позавидовали.

— Я бы предпочел ходить с вами в море, — ответил Антонио.

— Море! — удивился Хромой. — Да мы не знаем, какого оно цвета, это море. Чтобы увидеть его, надо приехать сюда туристом.

Разговор был все тот же, и те же голоса, и те же слова, те же горькие сетования на жизнь, прожитую без пользы и без надежды, — даже если их час когда-нибудь настанет, кто воскресит мертвых? Потом, возвращаясь в Калабардину, рыбаки отпускали шутки по адресу Пузатого — единственного среди них толстяка — и подтрунивали над Андалузцем, который был не в духе и, сидя на носу моторки, жевал хлеб, не замечая никого вокруг.

— Грустит — жене его черед пришел. Она в эти дни его знать не хочет.

— Точно. Моя свояченица подслушала вчера их разговор.

— Когда жене не до него, он ухлестывает за каждой юбкой.

— Уж лучше за юбкой, чем за штанами.

— Поосторожней на поворотах. — Хоселес показал на Долорес.

— Заткнись и не приставай!

Когда они добрались до Калабардины, были уже сумерки. Селение вышло встречать их. Дети, старики, женщины и просто зеваки, столпившись у пристани, с явным разочарованием следили за приготовлениями к разгрузке. «Всего ничего, — сказал капитан. — Только сорок арроб».

Антонио хотел было сразу же вернуться в селение, но Таранто настоял, и им пришлось пойти к нему. Без маскарадного убранства солнечных лучей ужасающая нищета юга представала во всей жестокости, и когда, уже сидя в доме, они снова завели разговор, Антонио охватила тоска — неясное, но мучительное ощущение, будто он забыл нечто крайне важное, будто совершил какую-то непоправимую и страшную ошибку. Стемнело, в домах стали зажигаться первые коптилки; на берегу словно тени скользили рыбаки. Двое жандармов с фонарями обходили побережье. Долорес казалась удрученной не меньше Антонио, и, когда они стали прощаться с семейством Таранто, Антонио неловко вынул из кармана ассигнацию, и Таранто, должно быть сознавая, что его час никогда не придет, взял бумажку. Прощаясь за руку, они на мгновение отважились посмотреть друг другу в глаза, и Антонио почувствовал, как оба они покраснели.

Возвращение было печальным. Ни Долорес, ни он не могли бы толком выразить своих чувств; обмякнув за рулем, Долорес вела машину, нервничая и вздрагивая на каждой выбоине, каждой рытвине, каждом ухабе. Дважды дорожный патруль спрашивал у них документы на машину; посветив электрическим фонариком, капрал узнал Антонио и спросил, как улов.

— Поторапливайтесь, — добавил он. — Вам не положено гулять так поздно.

— Лейтенант позволил.

— Если что случится — виноватыми окажемся мы. А нам отвечать за все не хочется.

Пока они сидели и ужинали на террасе курзала у самой воды, Антонио рассказывал Долорес, что болтали о нем в Барселоне: один из арестованных, осужденный на семь лет на основании собственных признаний, уверял, что Антонио якобы тоже признался и даже выдал товарищей, и, несмотря на полное отсутствие доказательств и абсурдность обвинения, некоторые друзья из его же группы советовали сторониться Антонио. «Тюрьма — как тяжелая болезнь, — заключил Антонио. — Раз ты побывал в тюрьме, тебя сторонятся, как заразы».

— Я бы хотела быть тебе чем-нибудь полезной.

— Единственно, что ты можешь для меня сделать, — это переспать со мною.

— Если бы ты сказал это всерьез, я бы так и сделала.

— Ты потрясающая женщина, — ответил Антонио.

Он взял ее горячую руку в свои и прижался к ней губами.

— Не обращай внимания, — сказал он. — Это была шутка.

Суббота, 16-е. В 14.35 Горилла приезжает в Барселону, идет в мастерские «Орион» и несколько минут спустя выходит вместе с Лапой. Они идут в бар «Лас-Антильас» и минут через 10 возвращаются в мастерские. Через четверть часа Горилла выходит вместе с человеком, которого обозначим Ламбретто, некоторое время они разговаривают у входа в пассаж Перманейер. Затем они берут такси и едут в бар «Пичи», где их ожидает Синий. В 20 часов они расходятся. Горилла едет трамваем до вокзала, и в 22.10 в последний раз его видят около дома Сойки.

Ламбретто — Хулио Марродан Лопес, улица Микель и Бадиа, 90, Барселона. Родился в Аликанте; 4 сентября 1956 года там же судился за участие в подпольной деятельности и был освобожден в декабре того же года. С тех пор проживает в Барселоне.

Воскресенье, 17-е. В 15.50 Горилла выходит из поезда и на такси едет в бар «Лас-Антильас» на свидание с Лапой. Они берут кофе, и через 20 минут Горилла с блокнотом и папкой отправляется в мастерскую к Синему. Найдя мастерскую закрытой, идет в «Пичи». Через полчаса появляется Цыган, и, когда они выходят из бара, у Гориллы нет уже ни блокнота, ни папки, которые ему дал Лапа. Походив несколько минут, они расходятся по домам.