Олег Радзинский - Суринам

— Он всё лжёт, — сказал вдруг Илья. Он сам не понял, отчего он это сказал. — Вы все всё лжёте.

Они помолчали. Потом Антон включил фонарь на лбу и направил его на Илью. Илья поморщился от света.

— Что именно? — спросил Антон.

— Всё, — сказал Илья. Ему было очень легко, словно он долго нёс что-то тяжёлое, а потом отдал кому-то другому. Илья засмеялся. — Все его истории. Не было никакого приюта. И Алисы не было. Все ваши истории — ложь.

— Странно. — Пятно света скользнуло у Ильи вдоль груди и ушло в сторону, замерев рваным жёлтым кругом на чёрной скале. — Ты не веришь в истории, которые рассказывают живые люди, и в то же время веришь старым, много раз переписанным книгам о неизвестном мёртвом боге. Ты не веришь женщине, которую любишь, и веришь религиям, придуманным людьми.

— Брось. — Илья хотел лечь на деревянный настил — у него начало болеть тело от ушибов о камни. Он подумал, что Антон расценит это как слабость, и остался сидеть. — В религиях важны не факты, а смысл, метафора. Не важно, был бог или нет. Важно, что он сказал, какими быть нам.

Антон неожиданно засмеялся. Его смех отталкивался от камня вокруг и уходил в темноту над водой, откуда приплыл Илья. Там, вдали, смех лопался и переставал быть.

— Знаешь, — Антон выключил фонарь, но темнее на причале отчего-то не стало, — ты не перестаёшь меня удивлять своим набором готовых банальностей. Не важно, был он или нет, но важно, что он сказал?! Но если его не было, то кто это всё за него сказал? Люди, которые его придумали? Люди, которые придумали этику и мораль, чтобы контролировать других людей и заставить их чувствовать себя виноватыми от собственного несовершенства? — Антон покачал головой, и кружок света на камне рядом с Ильёй тоже качнулся из стороны в сторону, вторя ему. — Ты всегда меня раздражал своей банальностью, обычностью. Я всегда думал: почему ты? Ну почему такому, как ты?

Илья молчал: он не знал почему. Он лишь знал, что всё должно решиться здесь, внутри синей горы, куда он приплыл сам. Он хотел выждать и дать Антону говорить.

— Ты такой… обычный, такой… никакой. — Антон улыбнулся. — Знаешь, что меня больше всего в тебе раздражает? Твоя неопределённость. Ты ни в чём до конца никогда не уверен; одна рефлексия и никакой веры. Ты всё подвергаешь сомнению, но боишься отвергнуть. До конца. Ты всегда оставляешь лазейку, тропку назад. Помнишь, как ты объяснял мне, что бог не занят отдельными судьбами, что он слишком велик для этого? Он занят вселенной, миропорядком, и потому глупо надеяться на него и о чём-то просить? Но когда тебе плохо, когда ты напуган, ты — с твоим интеллектуальным богосомнением — зовёшь его и просишь о помощи. Ты мне сам рассказывал, что молишься каждый раз, когда садишься в самолёт. На всякий случай.

Это была правда: каждый раз перед взлётом и посадкой Илья читал «Шема Исроел Адонай Элохейну…». Он не знал, почему он выбрал именно эту молитву. Впрочем, особого выбора не было: это была единственная молитва на иврите, которую он знал. Илья считал правильным молиться на иврите.

Неправдой было другое: он никогда не рассказывал об этом Антону. И вообще никому.

— Давай, зови своего бога, — весело сказал Антон. — Только бесполезно: он не придёт.

Ему здесь плохо — слишком плотная энергия, слишком много материи. Это мы должны вернуться к нему. В прямом смысле.

— И что, вы нашли путь? — Это был вопрос, но Илья произнёс его как утверждение. — Вы нашли путь?

Где-то под настилом плеснуло водой. Словно тёмная вода тоже хотела знать, как вернуться к богу, и нетерпеливо требовала ответ.

Они долго молчали. Илья начал бояться, что Антон заснул. Или ему просто нечего сказать и он сейчас в этом признается. Илья хотел знать: вдруг эти люди поняли, догадались, открыли то, что другие искали и отчаялись найти? Илья хотел надеяться. Жёлтый лучик снова поселился у Ильи на груди. И погас.

Он еле видел Антона — тёмный силуэт в тёмном воздухе тёмной горы. Они долго сидели недвижные, рядом, каждый в своём дальнем сознании, каждый — не вместе с другим. Потом Антон встал и зажёг свет у себя на лбу.

— Пора, — сказал Антон.

Он встал и пошёл к чёрной дыре прохода в туннель. Он не глядел на Илью.

— Что пора? — Илья тоже встал. Он не хотел оставаться один.

— Пора, — повторил Антон; он уже был в тёмном проёме туннеля. — Тебе пора.

Воздух в туннеле был плотный, будто в сжатых лёгких. Таким воздухом не хотелось дышать. Илья едва успевал за Антоном.

Скоро начались пещеры. В темноте Илья не мог понять, одна это огромная пещера, разделённая сводами на отсеки, или несколько пещер. Он заметил, что стало ещё жарче. Они продолжали спускаться — постепенно, полого. Вдруг туннель кончился, и они оказались в небольшом каменном раструбе, от которого чёрными провалами веером уходили проходы. Отсюда можно было идти в любую сторону.