Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Вересьев приказал кучеру дожидаться у своего дома — авось злополучный поп еще подоспеет на санях. В ту же минуту Шпирауге подумал про себя: духовник придет прямо на место казни. Но вот показался верхом на лошади фельдфебель Понт: в шлеме, перчатках, шинели артиллерийского образца, с тремя знаками отличия, он спокойно приближается, отдает честь. Остальные, после нескольких фраз, тоже прикасаются к краям шлемов руками в перчатках. Легкой рысью они обгоняют небольшую процессию, которая движется, не останавливаясь. Понт позади, двое первых — опять во главе шествия.

Горожане, вышедшие подышать воздухом и погреться на ярком солнышке, слоняются по тротуарам, обдаваемые брызгами, которые вылетают из-под сапог солдат, шагающих по талому снегу.

Весь отряд следит за своей выправкой. Оба фельдфебеля держатся, как офицеры, — глаза они устремили вперед, мимо ушей лошади, никого не замечая. На Складской улице — шушуканье, шепот. Женщины осеняют себя крестным знамением, прохожие, раскрыв рты от испуга, оцепенело глядят на одиноко шагающего со связанными руками русского с георгиевским крестом.

До этого момента жители Мервинска ничего не знали об унтере Грише. Но, как окажется впоследствии, это шествие по Мервинску, по окраине города, создало ему известность и славу, ибо еще до наступления вечера во всех семьях, среди евреев, католиков и православных, о деле Гриши уже было известно все вплоть до мельчайших подробностей. Газеты в городе не было, тем усерднее передавались слухи из уст в уста.

Гриша шагает, стараясь смотреть то вправо, то влево от невыносимой серо-стальной линии и маленьких черных ружейных дул, — на дома, где живут такие же бессильные, как он, люди. Он дышит полной грудью, К своему удивлению, он вдруг перестает ощущать страх, который, как ему казалось раньше, вот-вот задушит его. Он вглядывается в окружающие предметы, спутники земной жизни.

Вот вывески с обозначением товаров, которые люди растаскивают в свои норы. Вот четырехугольные входы в эти норы, вот окна с крестами и небольшими двойными рамами, между которыми лежит мох. Вот у дверей пороги, через которые переступают люди, пороги — деревянные, каменные, из гладких шлифованных плит. Из труб подымается дым, точно развеваются бледно-серые флаги; с крыш бегут потоки воды, то стекая ручейком, то падая золотыми каплями, а за последними домами на просторе опять веет ветер. Каждый шаг мчит вперед, вперед. По белой дороге шагает, позвякивая, единая движущаяся масса — многоголовая, многорукая. Со связанными за спиной руками, в коричневато-серой шинели, шагает вкрапленный в эту массу одинокий солдат.

Справа и слева наконец открылись поля. Белые снега с синеватым отливом в нежно-золотом свете. Может быть, то, что сейчас происходит, — безумие, но это безумие совершается с таким спокойствием, так естественно, что никто, кроме Гриши, ничего не замечает. Его блуждающий взгляд, перебегая справа налево, не видит ничего нового. Вороны, снежные сугробы, яркие, отливающие золотом, слепящие снопы солнца, которые исчезнут, когда туман голубым сводом раскинется над головами.

«Боже милостивый, — думает он, — боже милостивый!»

Единственное утешение, которое он ощущает, как бы исходит от широкого ремня на бедрах. Пояс подтягивает. И, подобно поясу, подтягивает гордая мысль: умереть смертью храбрых в изгнании, среди чужих — это дело чести. И все же Гриша все время глотает слюну, во рту горький вкус, глаза бегают направо, налево, высматривают, считают, примечают, а под сердцем, где-то в уголке, притаилась тяжесть и давит на напряженные мускулы, как бы прижимая их к изгибам ребер.

Снаряжение солдат позвякивает, цепочки ударяются о кожу, равномерно поскрипывают по более твердому за городом снегу шнурованные ботинки — шестнадцать пар, шашки мерно бьются о колени, а на плечах, время от времени прикасаясь к шлемам, постукивают и поскрипывают ружья. У этого единого марширующего тела свои шорохи и свое полное страха сердце, и это сердце — Гриша.

С серьезным или равнодушным видом, разговаривая вполголоса, продвигаются вперед молодые солдаты, выделяясь на этой плоской, местами волнистой равнине, по которой, словно ущелье, проходит дорога. На свежем фоне снега шинели кажутся зеленовато-темными. Они идут казнить шпиона. Так им сказали. Серьезное боевое задание…

Лишь на обратном пути они закурят трубки или сигареты, будут болтать, смеяться, подмигивать женщинам, у каждого из них будет на несколько патронов меньше. Теперь же, шагая свободным, мерным шагом, они олицетворяют собою дух дисциплины. От обеих лошадей впереди идет пар. Лиза задирает хвост и бестактно выбрасывает помет. Шпирауге не замечает этого. Шагающие позади него солдаты раздраженно отворачивают головы. Фельдфебель Берглехнер обращает на это внимание товарища. Тот ударяет старое добродушное животное каблуками в бока и гонит его к краю дороги.