Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Посредине стены, против письменного стола, висели два портрета в натуральную величину, в широких золоченых рамах: царь Александр Первый, красавец с пышными бакенбардами, в белых узких лосинах и зеленом мундире, с орденом, державший под мышкой поистине великолепную треуголку, или, вернее, двууголку, величиной с окно; и Николай Второй, так мало уже значивший в своем государстве. В длинных брюках, при сабле, с бородатым задумчивым лицом, он нерешительно смотрел вниз, на зрителя.

Портреты обоих царей, написанные в приятных тонах хорошими художникам, были подарены полицейскому управлению фабрикантом Тамжинским в ознаменование одной давно забытой даты, в благодарность за энергичный расстрел забастовщиков на его заводе в мае 1905 года.

С тех пор как это помещение время от времени превращалось в клуб, где появлялись элегантные фигуры ротмистра фон Бреттшнейдера и его гостей, царские портреты снова были оценены по достоинству.

Позолоченные спинки кресел, обитых желтовато-белой штофной тканью, как и стены, у которых они стояли, поблескивали в свете сильной электрической лампы, хорошо освещавшей даже длинные холеные ногти ротмистра-коменданта.

Стоя перед ним с опущенными плечами и выражением глубочайшей покорности и услужливости, Шпирауге подал ему бумагу — «ежедневное меню», как называл ее начальник, — где пока еще отсутствовали распоряжения по поводу окончания дела Бьюшева.

На краешке бумаги фельдфебель собственноручно отметил «Бьюшев», снабдив это слово вопросительным знаком, чтобы таким образом напомнить господину ротмистру необычайную программу сегодняшнего дня. Сейчас восемь утра. Рота выстроится через полчаса, времени еще достаточно.

Господин фон Бреттшнейдер набил трубку голландским табаком, непервоклассным, но приятным на вкус, и задумался: «Бьюшев!» Пока этот человек являлся предметом раздоров между комендатурой и дивизией, его, Бреттшнейдера чувство собственного достоинства сильнейшим образом восставало против тех унижений, которым он подвергался со стороны всех этих более сильных людей — генерала и его приспешников.

Сам по себе какой-то русский имел для него так мало значения, что он не мог затратить на него даже крупицу чувства. Живет русский — пусть его живет. Расстреляют — туда ему и дорога. На такой безделице и останавливаться не стоит. Он улыбался, торжествуя про себя победу.

В конце концов он, Бреттшнейдер, а не Лихов оказался более сильной стороной в игре. Ведь налицо еще и небезызвестный Шиффенцан, который не позволит с собою шутить.

В шахматной игре это была фигура, подобная ферзю, занявшему место в конце пустого ряда, в углу доски. Одного ее присутствия на доске достаточно для того, чтобы в решающий момент помешать передвижению прочих фигур. Он, Бреттшнейдер, правильно рассчитал, надеясь на эту даму. Теперь он (сам ферзь) бьет пешку, на которой так волнующе сосредоточился весь интерес игры.

Бреттшнейдер наметил отделение, которому поручается исполнение приговора: первое отделение второго взвода. В три часа.

Время не очень подходящее, но освещение для стрельбы хорошее. Пожитки Бьюшева он приказал извлечь из-под замка и доставить ему в тюрьму. Объявлять приговор нет надобности, это уже было сделано в свое время, и сегодняшняя казнь с правовой точки зрения — лишь выполнение тогдашнего приговора.

Фельдфебелю Шпирауге он приказал затребовать через главного врача кого-нибудь из молодых медиков; затем, не касаясь вопроса о священнике, он предложил обратиться к уполномоченному Красного Креста с просьбой доставить через Швецию вдове Бьюшева его наследство — ведь и обмен письмами, если можно так назвать с трудом доходившие весточки, которые посылались супругами или членами семей, отрезанными друг от друга фронтом, происходил через Швецию.

Шведский уполномоченный, профессор граф Анкерстрем, в это время как раз задержался на два дня в Мервинске, прежде чем продолжить свою поездку на юго-восток, на новый фронт.

Перед окнами комендатуры на туго натянутом электрическом проводе висела одна из семи-восьми больших дуговых ламп, немногих световых точек в плохо освещенном Мервинске, и на ее арматуре неподвижно застыл снежный конус.

Только что позвонили с электрической станции, требуя рабочих для уборки снега с мачт, проводов и фонд-рей. Слишком велика была тяжесть, нависшая на этих шатких предметах. В любую минуту могло произойти короткое замыкание, обрыв провода или иная порча. Надо было принять предохранительные меры.