Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Они решили позавтракать, разведя костер в защищенном месте, и к концу дня приблизительно нащупать границы поврежденного отрезка линии. Найденный конец провода достаточно крепко держался на березе. Из сломанных ветвей они сплели шалаш, развели с помощью бензина из зажигалок довольно уютный костер, вскипятили из снега чай с грогом и поели поджаренного хлеба с нежным салом — альгаузец добровольно поделился им с пенсберговцем. Наконец, они почти целый час гнались по следам каких-то диких зверей, которые приняли за следы кабанов.

А приведи они домой кабана — какая приятная неожиданность для всего их отряда, включая унтер-офицеров! Собственно, совсем близехонько, у плотно обложенного снегом дуба, можно было бы найти и второй конец провода, пока он вовсе не затерялся под снегом. Но поскольку все, что передавалось по этим проводам, почти всегда приносило солдатам одни неприятности, баварцы решили, что охота на кабанов куда пользительнее, чем выуживание провода, и что находка у березы уже оправдала их дневной труд. Что касается дальнейших поисков, то ведь завтрашний день ничем не хуже сегодняшнего.

И краснощекие, сияющие парни удобно расположились на свежем воздухе; к сожалению, на этот раз кабан не пожелал нарваться на парабеллум ефрейтора Миттельмайера. И прав оказался фельдфебель Матц в Брест-Литовске: в этот день генералу Шиффенцану не удалось переговорить с Мервинском.

Каждый фельдфебель предусмотрительно намечает, словно меню обеда, расписание служебных занятий на день и представляет его на одобрение начальства, командира части. Тот иногда, для вида, кое-что меняет — зачеркивает или прибавляет, — затем ставит под этим произведением свое имя, и оба — командир и фельдфебель — полны высокого сознания исполненного долга.

Но в тот туманный день, занявшийся над Мервинском в восемь утра, день всех святых, года 1917-го, у фельдфебеля Шпирауге не было ясного представления о том, как составить дневное расписание.

Расстрел человека — акт чрезвычайно торжественный; в нем предусматриваются и в строгом порядке располагаются все детали — от провозглашения приговора и вручения приговоренному его имущества, дабы он распорядился им, выразив свою последнюю полю, до выступления сил духовных: священника, спасающего душу, и медика, констатирующего смерть.

Полагается также своевременно и торжественно объявить о казни и исполнителям, чтобы они успели облачиться в свой праздничный мундир — правда, на это надежда была плохая: у солдат было лишь по одной смене платья. Затем надо пройти в ярко начищенных сапогах к месту, где сподручнее вырыть могилу или где удобнее расположен стрельбищный вал.

Если казнь согласно приказу будет совершена сегодня, во второй половине дня, засветло, около трех, значит соответствующий приказ необходимо огласить утром, не позже девяти, когда рота будет выстраиваться.

Фельдфебелю Шпирауге, широкоплечему, краснолицему человеку с белокурой бородкой, этот случай представлялся тем более значительным, что необходимо было чем-нибудь заполнить пустоту в жизни канцелярии: прекратились междугородние телефонные разговоры, касавшиеся окрестных рабочих команд, продвижения или размещения вновь прибывавших частей с их назойливыми требованиями и тому подобное.

Ротмистр Бреттшнейдер заседал в парадной комнате квартиры блаженной памяти русского полицмейстера, в большом старом казенном доме с величественным белым сводчатым потолком, широкой, в русском стиле, лестницей и окнами в человеческий рост.

Стеклянная дверь в фасадной части этой роскошной комнаты выходила на балкон, решетчатые перила которого напоминали по изяществу работы ограду парка в вилле Тамжинского: ясно было, что это творение одного и того же мастера.

Эта тщательно выложенная паркетом комната с желтовато-белыми узорчатыми штофными обоями на стенах по отделке и высоте походила на княжеские хоромы, почему господин фон Бреттшнейдер оставался в ней, хотя с полу изрядно дуло в ноги. Дверь была завешена тремя шерстяными одеялами, висевшими одно над другим (солдаты укрывались всю зиму двумя), но если бы на улице разыгрался мороз градусов в десять, то господину фон Бреттшнейдеру, пожалуй, пришлось бы удрать в маленькую соседнюю комнату, которая, правда, скромнее, но зато ноги там будут в тепле. Ибо кафельная печка хоть и обогревала превосходно, но она слишком надменно возвышалась на выпуклом декоративном цоколе из глазированной глины с четырьмя грифонами во вкусе наполеоновских времен и поэтому не в состоянии была рассеивать тепло внизу, возле ног, отдавая его примерно на высоте двадцати сантиметров от пола.