Иван Шевцов - Голубой бриллиант

В пятницу вечером Евгений позвонил Тане и сказал, что он хотел бы забрать свои вещи.

– Можешь завтра приезжать: я их собрала, – спокойно ответила она, хотя вещи Евгения еще не были собраны, она только думала собирать их и хотела позвонить ему и сказать, чтоб приезжал за своим барахлом. И теперь ей было досадно, что не она, а он позвонил первым, опередив ее. Вещей было много: полдюжины костюмов, пять демисезонных и зимних пальто, плащи, обувь, рубашки, шляпы, белье. Словом, на целую машину. Книги, конечно, он не возьмет, как впрочем, и посуду: не станет же мелочиться. Начнет новую жизнь – наживет. Сердце заныло от таких мыслей, но она взяла себя в руки и стала складывать в чемоданы и сумки обувь, белье, рубашки и прочую мелочь. Пальто и костюмы пусть тащит с вешалками. Делала она все это со степенным спокойствием, как делают привычное дело, без всяких эмоций, которые она, кстати сказать, подавляла усилием воли.

Евгений приехал в субботу утром – как всегда, вместе с телохранителем. Выглядел он неважно: на лице и во всем облике уже не было прежнего самодовольства, печальные, затуманенные глаза выражали смирение и покорность неизбежному удару судьбы. В руках появилась дрожь, чего раньше не наблюдалось даже в минуты нервной вспышки. Пока телохранитель выносил вещи, сваленные в гостиной, Евгений пригласил Таню в спальню и заговорил тихим дрожащим голосом:

– Обстоятельства сложились так, что я вынужден безотлагательно покинуть страну. Надежды на Ярового не оправдались. – Заметив на лице Тани ироническую усмешку, он запнулся и неожиданно спросил: – Вы что, встречались?

– Да, он приходил свататься, – с саркастической улыбкой ответила Таня, но Евгений сделал вид, что его это уже не интересует, и продолжал:

– Да, так распорядилась судьба. Ты была права, когда говорила, что счастье не в деньгах. Нам не повезло. Всё кончилось крахом.

Говоря это, он смотрел на Таню в упор жадным вопросительным взглядом, на ее высокий лоб и густые блестящие солнечные волосы, в большие глаза, когда-то излучающие сияние любви. Теперь они были потухшими, холодными, безучастными. Он всматривался в тонкие черты еще недавно цветущего с нежной ослепительной кожей лица, – теперь аскетически бледного, потускневшего, усталого. Сердце его разрывалось от вдруг молнией сверкнувших воспоминаний, он ждал от нее каких-то спасительных, ну хотя бы утешительных слов. А она каменно молчала. «А что, если ей предложить: поедем на Кипр к теплому синему морю, все начнем сначала, я устрою для тебя рай, земной, вечный, желанный? Нет, она никуда из России не уедет, ни на что ее не променяет. А к тому же Люба… она должна родить сына. Итак, всё кончено, мосты сожжены». Голова шла кругом, разум помутился, что-то сжимало горло, мешало говорить. А надо кончать, быстрей заканчивать и навсегда оставлять этот блаженный уголок, где он испытал радость, счастье, любовь. И всё потерял. Он положил на широкую двухспальную кровать свой «кейс» (ох, эта кровать!), приоткрыл его и с усилием выдавил сухие слова:

– Тут необходимые документы и деньги. Свой адрес я сообщу, когда определюсь. Прости и прощай…

Он явно спешил, опасаясь, что разрыдается, что измученные нервы не выдержат.

Дверь захлопнулась, и в квартире замерла необычная тишина, как после хлопка порванной струны. Таня стояла, как припаянная к полу, прямая, неподвижная, с печальной улыбкой на губах. Казалось, она вслушивается в его удаляющиеся шаги, которых не было слышно. Потом, словно во сне, повернулась к золотистому из карельской березы шкафу и настежь распахнула дверцу, обнажив пугающую пасть: там, где висели его костюмы, было пусто, и эта пустота болью отдавалась в душе. Такая же огромная гулкая пустота заполняла всю квартиру и даже кухню, откуда не исчез ни один предмет. Пустота овладевала и ею самой, и, чтоб избавиться от нее, чем-то заполнить, надо просто выйти из дома, – решила Таня. Теперь она уже явно, отчетливо почувствовала и осознала, что нить, связывающая ее с прошлым, навсегда оборвалась, что потеря необратима, и ни о чем не надо жалеть. Медленно скользящий взгляд ее задержался на лежащем на постели «кейсе». Она подошла и открыла его. В глаза бросились перетянутые резинкой пачки зеленых долларовых купюр и пятидесятитысячных рублевых. Поверх лежала отпечатанная на машинке и заверенная нотариусом бумага, удостоверяющая о том, что г-н Соколов Е. З. не возражает о расторжении брака с г-нкой Соколовой Т. В., так как семья их фактически распалась и не может быть восстановлена. В распаде семьи виноват он, Соколов Е. З., о чем и свидетельствует.