Наталия Гуревич - Осенний Донжуан

«Она обманула меня в самом важном, что вообще может быть. Я не знал этой женщины».

... ее глаза над хирургической маской, огромные голубые глаза, как дополнительные прожекторы, светят, когда она мельком взглядывает на него, подавая инструмент...

«Этот выкидыш — результат ее умысла. Нет сомнения, что она сама его спровоцировала».

... ее прохладные мягкие пальцы легко массируют его голые плечи; она наклоняется, щекочет ему ухо губами и смеется на его гримасу, а кругом лето и запах лесного цветения...

«Оставаться вместе не имеет смысла. Развод.»

... она сидит с журналом в кресле, уже давно; и вдруг в какой-то момент взглядывая на нее, он видит, что она не читает, а смотрит на него поверх страниц; смотрит с такой лаской, что он теряется...

... она почти бежит по коридору больницы, врывается в ординаторскую и попадает прямо ему в руки; обхватывает его за шею, и они так счастливы...

... она одинокая, маленькая лежит в палате, плачет, боится, казнит себя.

«Мы были так счастливы. Нет, не хочу оставаться без нее».

И Глеб решительно, как настоящий морской волк, закрутил штурвал, разворачивая яхту. Буря в его душе улеглась далеко не сразу, но он твердо шел выбранным курсом.

Лариса ни минуты даже не догадывалась, как близка была к краху ее семейная жизнь. Но даже знай она, какой неимоверный поворот совершил Глеб ради любви, и тогда она не могла бы испытывать перед ним большего благоговения. Она буквально пылинки с него сдувала: подходила тихонько, когда он был чем-то занят, и сдувала застрявшую в волосах пушинку или заметную на плече какую-то песчинку. «Святой человек,» - думала Лариса, глядя на Глеба.

«Какая же она все-таки кошечка,» - думал Глеб, наблюдая, как Лариса вынимает цыпленка из маринада и заворачивает его в фольгу, чтобы потом закопать в угли.

Лариса, наверное, и впрямь похожа на кошечку. У нее светло-рыжие коротко остриженные волосы, мягкие-премягкие даже на взгляд. Под длинными рыжеватыми бровями — голубые огромные глаза, а ресницы, хоть и нередкие, но едва заметны. На вздернутом носе четко прорисованы веснушки, они темнее, чем волосы. Большой рот легко складывается в красивую улыбку. Кожа белая-белая — всюду, и на лице, и на мягком теле, у которого покатые плечи, маленькая грудь, выпуклый животик... Хочется ее трогать и гладить, - почему же не кошечка?

Вот Глеб — тот определенно медведь. Широкая кость с годами будто стала еще шире, и Глеб весь как-то раздался, хотя вовсе не заплыл жиром. Его лицо, имевшее в юности четкие контуры, теперь тоже раздалось, и черты несколько расползлись. Но и тогда, и теперь про его лицо можно было говорить, что оно топором рублено: небольшой лоб с выдающимися надбровными дугами, широкие и высокие скулы, слегка западающие щеки и мощный подбородок. У Глеба маленькие серые глаза под густыми светлыми ресницами, большой нос картошкой и рот с чувственными губами. Густые блондинистые свои волосы он давно стрижет под машинку, оставляя два миллиметра.

Лариса закопала цыпленка в угли, подошла к Глебу и села рядом с ним на свой стульчик. Угли костра мерцали своим прекрасным ни на что не похожим цветом. Легкий дым, никому не мешая, наполнял пространство вокруг костровища горьковатым, но таким приятным запахом. Глеб и Лариса смотрели на угли и набирались осенью, чтобы хватило до весны.

Чуча сидела в десятом ряду большого конференц-зала и страдала от удушливого запаха соседки. Грудастая тетя под пятьдесят имела все возрастные проблемы разом, в том числе потливость и кошмарно пахнущий пот. Чуча молилась о скорейшем перерыве, но выступающие не иссякали (господи, сколько же пиарщиков развелось!), и Чуча опасалась, что ко времени перерыва сама пропахнет этим потом.

Наконец на экране плазмы промелькнули последние кадры, иллюстрирующие чей-то проект-прорыв, и объявили блин-брейк. Теперь на всех конференциях были кофе-брейк, чай-брейк, пепси-брейк, сэндвич-брейк — в зависимости от того, что у организаторов значилось главным блюдом. Чуча схватилась за глаз (вроде как ресничка попала) и с шипением «Простите, позвольте» отпихнула ароматную даму, мгновенно исчезнув в толпе спешащих на блин-брейк.

В вестибюле стояли накрытые белыми скатертями столы. За столами едва успевали поворачиваться раздатчицы — молоденькие девушки в голубых форменных платьях. Прибывшие на конференцию гости с аппетитом подметали блины, запивая их чаем из одноразовых стаканчиков — кто прямо у столов, а кто в некотором отдалении. Кто-то в уголочке поедал из мисочки сметану, заготовленную всем под блины. Кто-то пришел со своим и меланхолично прикладывался к изящной фляжке. Кто-то думал, что попал в высший свет и робко наблюдал от окошечка. Зрелые и опытные разбрасывались улыбками и свободно затевали беседу с кем угодно. Молодые и наглые примазывались к разговору и щеголяли собственным мнением. Блины быстро закончились, шум многократно возрос. Теперь уже все говорили со всеми.