Дмитрий Долинин - Здесь, под небом чужим

Сменил замки и поставил в квартире сигнализацию. На некоторое время все затихло. Может быть, меня оставили в покое?

В марте светило яркое солнце, снег на набережной канала возле моего дома таял, растекаясь по асфальту веселыми лужами, с крыш капало, лед на канале растрескался длинными зазубренными штрихами, подтаивал, обнажились и зеленью посверкивали на солнце вмерзшие за зиму в лед десятки пивных бутылок. Весенний свет прогнал мою зимнюю меланхолию, утишил тревогу, и я вышел с фотоаппаратом, решив поснимать городскую весну. Впервые за много лет захотелось поймать нечто радостное, и, будто специально мне аккомпанируя, ветер притащил откуда-то обрывок духовой музыки. Где-то, быть может, в соседней школе, нестройно, но звонко гремел старинным развеселым фокстротиком оркестр. Недалеко от моего дома канал круто поворачивает, а его излучину срезает короткая улица. Народ, сокращая путь, ходит именно по ней, а набережная над излучиной обычно безлюдна. Для начала я направился в это пустынное место. Дальний оркестр умолк, а потом затянул минорное «Прощание славянки». Выбрал я точку, настроил аппарат и стал ждать. Появление в кадре хотя бы одного, именно – одного, человека казалось мне обязательным. И вот вдали показалась девочка лет десяти в красной вязаной шапочке. Бежала вприпрыжку как раз туда, куда мне было нужно. Мелькнула мысль: жаль, что на фотографии ее прыжки не прочтутся. Хотя все может быть, как повезет… Успел один раз щелкнуть затвором, и вдруг ощутил сильный удар сзади по голове чем-то твердым. Аппарат отлетел и крякнул. Меня сильно толкнули в спину и подсекли подножкой. Падая, в полете, краем глаза заметил, что девочка вдруг развернулась и бросилась прочь. Меня стали топтать и бить ногами. Вертелся червяком на мокром заледенелом снегу. Надо мной мотались черные маски, сколько их было, я не понял, ощущая только боль, боль и боль, ребра, плечо, живот. Рукой прикрывал голову. Другой – пах. Прощание славянки. Мелькнуло – штаны и куртку стирать, и вот она, смерть. Потом вдруг – доктор Лобачев! Ухитрился сунуть руку в карман. В пылу истязания истязатели этого моего движения не заметили. А я выхватил пистолет и пальнул куда-то вверх. Там, под небесами, кто-то взвыл. Я выстрелил еще раз. Избиение прекратилось. Ругань, убегающие шаги. Сел. С трудом поднялся. Всё тело болело, меня мутило, в голове плыл туман. Две темные невнятные спины стремительно, бегом удалялись, разбрызгивая лужи. Кто-то лежал возле меня. С трудом сфокусировал зрение. Человек в черном. Вместо лица – кровавое месиво, какие-то ошметки вязаной шерстяной маски, смешанные с кровью. Склонился над ним пощупать пульс, чуть не рухнул. Что-то там бьется. Доковылял до телефона-автомата, вызвал милицию и скорую…

Через день этот парень умер в больнице.

Однажды мне приснилось, что кошка моя Вьюшка вдруг поседела. Не то что стала белой кошкой, а поседела как-то по-человечески: покрылась жесткими, длинными седыми волосами. Во сне я ее гладил, плакал и проснулся в слезах…

Лето. Четвертый месяц я сижу в тюрьме, три последних – в одиночной довольно приличной камере. Камера эта и известный адвокат достались мне стараниями Владлена. Где-то снимается кино по моему сценарию, кстати, с моим финалом. Владлену показалось, что финал этот – настоящий happy end , и его наличие придаст фильму коммерческую ценность. Бывает, редко, но бывает, когда коммерческие интересы совпадают с авторскими сантиментами. Следствие идет черепашьими шагами. Адвокат старается доказать, что я не превысил предела необходимой обороны. Это чистая правда, стрелял я в небо, а лицо негодяя подвернулось под выстрел случайно. Или по воле Господа? Но свидетелей нет. И сторона обвинения, наверное, тайно подогреваемая Лапигиным, делает все, чтобы посадить меня надолго.

Приходила на свидание со мной Аннушка. Теперь она играет в «Легкомысленном театре» и живет в моей квартире, ухаживая за кошкой Вьюшкой. Занять мне себя в тюрьме нечем, и я решил записать все, что со мной произошло после того, как Алина меня покинула. Надя отксерокопировала нужные документы из моих папок и принесла их мне вместе с пачкой чистой бумаги. Аннушка собрала по моей просьбе в квартире разные мои заметки и черновики. В этой связи вспомнился старый анекдот.

Семидесятые годы. Рабиновича вызывают в КГБ.

– Товарищ Рабинович, мы знаем, что у вас есть брат в Израиле.

– Да, есть, но я с ним не поддерживаю никаких отношений…

– А вот нам как раз нужно, чтобы вы с ним установили отношения. Вот вам бумага, ручка, садитесь вот здесь и пишите брату письмо.