Дмитрий Долинин - Здесь, под небом чужим

Пришлось долго и подробно все объяснять. Дудко внимательно слушал, иногда кивал. Глаза его то останавливались на Москвине, то упирались в письменный стол и бумаги на нем.

– Ну, хорошо, – сказал он, наконец, – допустим, вы правы. А те три паровоза когда запустите?

– Можно хоть через неделю, если Ковылкин дрова подвезет. Пока топить нечем.

– Ясно, – вздохнул Дудко, вставая. – Рад был с вами познакомиться.

Разорвал ковылкинский донос, бросил обрывки в корзину для мусора и протянул Москвину руку.

У двери Москвин обернулся.

– Гражданин следователь, меня оторвали от работы. Мне нужно в депо поскорее вернуться. Пусть меня отвезут на авто.

Глаза Дудко вскинулись, взгляд сконцентрировался у Москвина на переносице, потом Дудко усмехнулся, уселся и взялся за телефон. И Антона повезли в автомобиле. На этот раз без конвоя, с одним шофером. Пока ехал, думал он о том, что, кажется, и в этой самой «чрезвычайке», о которой рассказывают одни только ужасы, попадаются грамотные разумные люди. Или просто случай, везение, один такой Дудко на всю банду?

Про «чрезвычайку», а пуще про ее питерского начальника Моисея Урицкого, говорили только тихо и, действительно, черт знает что. Толковали о его приказе расстреливать демонстрации голодных рабочих, требовавших еды и жалованья. Шептали про две баржи, набитые арестованными офицерами, нарочно потопленные в Финском заливе, и про утопленников, связанных по двое колючей проволокой. Кто-то их своими глазами видел на песчаном пляже северного берега. Полагали, что вынес трупы на берег сильный южный ветер. Впрочем, иногда возбужденная надеждой молва приписывала Урицкому и некую умеренность: будто когда неизвестный террорист убил его друга Володарского, только он удержал питерских большевиков от массовых расстрелов и взятия заложников. А ведь на траурном митинге яростные ораторы требовали возмездия. Сам Ленин слал в Петроград Зиновьеву депешу: «Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором, а мы, как до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает…»

Бежит, торопится лето восемнадцатого. Москвину тридцать шесть, Наде на десяток меньше. Марьюшке – почти два. Времени надлежит катиться плавно и казаться медленным, как бывает в молодости и, тем более, в детстве. Но лето – жестокое, мусорное, подкидывает им вместе со всей Россией и Петроградом одну за другой вести о новых взрывных событиях, отчего время теряет плавность, то и дело вдруг дергается, торопится, а потом ненадолго успокаивается, замирает в томительном ожидании нового взрыва.

Июнь, семнадцатое. Мутное газетное сообщение о бегстве или похищении из пермской ссылки великого князя Михаила Александровича. Судьба его неизвестна, молва полагает убийство. Подтверждение придет позже.

Июнь, двадцатые числа. Дело с комиссаром Володарским, убийца не пойман, ожидается ответный большевистский террор. Но пронесло. Почему? Неведомо.

Через день – страшное известие из Москвы. Решением Троцкого расстрелян капитан первого ранга Щастный. За что расстрелян? Непонятно. Ранней весной сумел он сквозь льды вывести из Гельсингфорса в Кронштадт весь Балтийский флот, чтобы тот не достался немцам. Он герой. Герой расстрелян. Кровавые интриги? Безумие? Антон знавал Щастного, в японскую служили на одном корабле.

Начало июля – московская смута, скандальный съезд советов, убийство германского посла, эсеровский мятеж, надежда на крах большевистского режима, пшик.

Середина июля – злодейское убийство царской семьи.

Август – Архангельск оккупирован англичанами.

Москвин же ремонтирует паровозы. Вылечено девять машин. И все вышли на линии.

30 августа – в один день убит террористом ненавистный Урицкий и в Москве ранен Ленин. Убийца Урицкого, поэт Канегисер, схвачен. Покушавшаяся на Ленина Каплан также.

Официально объявлен «красный террор». Из большевистских газет: «Настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учет и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!»