Игорь Губерман - Дар легкомыслия печальный…

В игре творил Господь миры,
а в их числе – земной,
где смерть – условие игры
для входа в мир иной.

В период перевоплощения,
к нему готовя дух заранее,
в нас возникают ощущения,
похожие на умирание.

Как будто не случилось ничего,
течет вечерних рюмок эстафета,
сегодня круг тесней на одного,
а завтра возрастет нехватка эта.

О смерти если знать заранее,
хотя бы знать за пару дней,
то было б наше умирание
разнообразней, но трудней.

На грани, у обрыва и предела,
когда уже затих окрестный шум,
когда уже душа почти взлетела —
прощения у сердца просит ум.

Я послан жить был и пошел,
чтоб нечто выяснить в итоге,
и хоть уход мой предрешен,
однако я еще в дороге.

Весь век я был занят заботой о плоти,
а дух только что запоздало проснулся,
и я ощущаю себя на излете —
как пуля, которой Господь промахнулся.

Былое время видный след
во мне оставило повсюду,
наивен был я много лет,
но никогда уже не буду.

О многом узнавалось понаслышке,
но много и прочел я с юной резвостью;
накопленного знания излишки,
легко скисая, делаются трезвостью.

В нелепые встревал я приключения,
меня обуревала предприимчивость,
потом терзали душу огорчения,
но все спасала щедрая забывчивость.

Большое множество людей
меня учило жизни мудрой,
напоминая мне блядей,
оштукатурившихся пудрой.

Когда кипят загулы помрачения,
мы делаемся искренне дружны;
забавно и обидно: для сплочения
опасность и отверженность нужны.

Скептичен и печалью припорошен,
в тюремных побывавший учреждениях —
меня подозревать ни в чем хорошем
уже нельзя – ни в мыслях, ни в суждениях.

Еще нормальны и вдох, и выдох,
но страсть любая уже опасна,
а жизнь я видел во многих видах,
и сукой буду – она прекрасна.

Засеребрился сумрак серый,
тоска явилась – тоже серая;
намного б легче жил я с верой —
во что угодно, только веруя.

При всем к науке уважении —
устройство наше так загадочно,
что говорить о постижении —
по крайней мере, непорядочно.

В себе мы загадку веками несем,
генетики семя шальное,
евреи способны буквально на все,
а также – на все остальное.

Нет, ничуть не с целью оправдать
думал о великих я злодеях:
ведь харизма – Божья благодать,
как же она в черных есть идеях?

Лишенный красивой фактуры
и явный духовный бедняк,
на клумбе российской культуры
я был интересный сорняк.

Врут и реальность, и действительность,
обман повсюдный душу жжет —
возможно, это просто мнительность,
но очевидность тоже лжет.

Покуда наш подлунный мир
вершит посильной жизни пир,
над нами в дикой вышине
творятся козни в тишине.

В душе моей, по-птичьи певшей,
задор беспечности потух,
однако жив отяжелевший,
но Божий дух.

Поможет вряд ли кто-нибудь
моей душевной незадаче:
не смог найти я к Богу путь,
а путь без Бога мной утрачен.

Я жив годам наперекор
и полон сам собой:
внутри себя я слышу хор,
поющий вразнобой.

И пусть я Божий дар гублю,
когда бранюсь, как шут площадный,
но я российский мат люблю,
бессмысленный и беспощадный.

Забыты юношества споры,
истерлись чувства зрелых лет,
со всех деревьев неверморы
мне хрипло каркают вослед.

Я и привержен к ярким фантикам,
и подлость вижу в подлеце,
забавно это – быть романтиком
и циником в одном лице.

Давно уже не пил я поутру,
поскольку надо в общество втираться,
однако же глаза едва протру,
задумаюсь – и хочется надраться.