Дмитрий Веряскин - Дым. Поиск любви

Вечером того же дня, тетка так мне и сказала:

– С этим Богомолом, – крутя у виска пальцем, – не о чем не говори, он уже весь подъезд достал своими улыбками.

Каждое упоминание о нем было полно презрения и какой-то опаски, будто бы он является разносчиком смертельной заразы. Все соседи, видя его или его жену, часто гуляющую с ребенком, учтиво приветствовали их, натягивая улыбки на лица, но стоило им скрыться, как все дружно начинали высмеивать их, считая ненормальными. Мы часто говорили с ним ни о чем, просто так, он всегда внимательно и понимающе слушал меня, с ним я чувствовал себя такой же как он частичкой той манящей меня взрослой жизни. Однажды я ему сказал о том, что соседи смеются над ними, называя «Богомолом». Он, все так же улыбаясь, ответил мне: «Это не люди, это бесы смеются в них».

Его слова только спустя десятилетие всплыли в моей памяти, как и он сам, живущий без сомнения счастливо, где-то за океаном. О счастье же тех бесов, включая мою тетку, говорить не приходиться, его в их жизни так и нет и все потому, что они смотрят на себя и окружающих, в кривое зеркало нормальных людей.

За окном только забрезжил рассвет. Звонок Иры вырвал меня и Оксану из цепких рук Морфея.

– Алло, – ответил я сонным голосом.

– Ты домой ехать собираешься? – бесцеремонно спрашивала она.

– Я дома.

Секундная пауза.

– И вообще не собираешься приезжать?

– Собираюсь. Завтра выезжаю.

– Приедешь, позвони, договоримся где встретимся, я у мамы.

– Хорошо.

– Коля, нам нужно поговорить.

– Я знаю.

– До встречи.

– Пока.

Я положил мобильный, любуясь заспанным и от того особенно красивым лицом любимой женщины.

– Ира? – спросила она.

– Она, – обнимая ее, ответил я.

– Нужно тебе поговорить с ней, она все равно думает о тебе и, возможно, на что-то надеется.

– Надежд у нее никаких нет, а поговорить надо. Теперь глазки закрывай.

Она послушно закрыла глаза.

– Целуй меня в носик и спим.

Я чмокнул ее в носик, она плотнее прижалась ко мне.

Впервые за все это время мои мысли мимолетно коснулись Иры и города, такого же, как Кызыл, сочетающим в себе помпезную роскошь, ослепляющую глаза и нищету гетто, разрывающую сердце. Вспомнил места, где мы часто встречались с Серегой и разными людьми, так и не получившие определения себе «Кто они?». И что значат в моей жизни? Ничего и никто. Как и я для них. Я мог бы их звать друзьями, если бы не знал, как они того, что заключено в этом слове. Вспомнил улицы, дворы, где каждый сантиметр знаком. И как ни странно не испытывал при этом даже малейшего желания ступить на эти сантиметры вновь.

И быть честным городу, его опустошающей энергетикой и безумным стадом, населяющим его, я отвратителен и противен. Как и все те, чей дух – морской бриз, живой свет и безапелляционное – «Я хочу!». Именно «Я хочу!» рушит «надо» и «должен», рушит безумный агрегат, где человек-обычный ГОСТ и бездушная деталь в нем.

«Я хочу!» – значит не быть впряженным в обоз и тащить его в крутую гору, где золотом манит кормушка с лживой надписью «счастье».

Всю ночь лил дождь. Я наблюдал за тем, как Оксана в сапогах, на высоком каблуке, пересекает океан лужи, образовавшейся у входа в офис.

– Весело? – спросила она, перескочив на очередной островок океана.

– Не скучно, – улыбнулся я ей.

Еще один смешной перескок и она поднялась на первую ступеньку лестницы.

– Теперь ты удиви, – словно с олимпийского пьедестала, гордо говорила она.

В два касания я пересек этот океан, лишь немного замочив носки ботинок.

– Браво! – шутливо воскликнула она, поднимаясь по лестнице.

На пороге офиса нас встретила Света, обрушив на Оксану ворох бумаг и увлекая за собой.

Пусто. Оржака и Юры еще нет. Тишина, только звук стучащих пальцев программиста Димы и еле уловимый голос Светы из-за двери кабинета Оксаны. Не отрывая глаз от монитора, он протянул мне руку.

– Привет, – сиплым голосом сказал он.

– Привет, – пожал я его потную кисть.

Он не часто появляется здесь и только однажды, к моему счастью, он вцепился в мое ухо. Иначе назвать это никак нельзя.

Его язык, мозг управляющий им что-то невероятное. Диалог с ним не возможен, его можно слушать, или создавать видимость, хотя на последнее ему плевать. Я был вынужден слушать его, не предпринимая и малейшей попытки вставить слово. Это, без применения физической силы, невозможно!

Даже сейчас, он целиком поглощенный работой, машинально шевелил губами, будто говоря с кем-то и этот мысленный собеседник, никто иной, как Scatman. В те двадцать минут я превратился в большое, послушное – мертвое ухо. Он чуть согнулся, вынул носовой платок из кармана, плотно облегающих его худые ноги джинс, широко открыл рот, засунул туда два пальца, вызвав словесную блевотину.