Ирэн Роздобудько - Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

…Нет, не слушай меня, девочка, которая принесла кофе, табак и трубку! Совсем не то скажу я. Не так я думала, посылая те проклятые цветы или вываривая червей из протухших куриных тушек в Каргополе. Сейчас я скажу тебе правду…

Я думала: женщина, которая будет после меня, будет лучшей женщиной в его жизни! Я была уверена. Именно это не давало мне покоя…

Наконец-то я смогла сказать правду. Смогла сформулировать ее в своей седой голове через столько лет. Странно…

Ты спрашиваешь, кто такой Лебедь? О, как я ненавидела это прозвище, хотя он им так гордился. Эта история похожа на тысячи подобных, происходивших в те годы. Она не заслуживает твоего внимания – этого напряженного внимания, с которым ты смотришь на меня. Что ты хочешь увидеть? Все равно ничего уже не видно за этим тяжелым занавесом времени. Я могла бы показать тебе свои фотографии, но, увы, я давно их уничтожила. Все до единой. От Эдит Береш не останется ничего, разве что старые слипшиеся киноленты, лежащие на полках обанкротившихся киностудий.

Мой муж был известным драматургом. Посмотри, не правда ли он хорош в этом монокле и «бабочке»?! Настоящий аристократ, хоть и родился где-то под Бояркой. Но главное: он умел написать так, что его понимали все. Интеллигенция улавливала подтекст, плоскоголовые – все принимали за чистую монету. Первые выносили его на руках из театра, вторые – спаивали в кабинетах и лезли с поцелуями. Вот во время таких поцелуев он и услышал то, чего так боялся! Ему нежно намекнули, что у меня странный, нездешний «псевдоним», темное прошлое и слишком большой гонор, что во Франции я имела неосторожность общаться с «женщиной легкого поведения» по имени Коко Шанель, что я и сама являюсь такой женщиной…

Он рассказывал это мне и плакал.

Он был растерян, как ребенок.

Он смотрел такими глазами, будто в его затылок уже упиралось дуло револьвера.

Только я могла отвести это дуло. Понимаешь, он был совершенно не приспособлен к жизни, к страданиям, и когда что-нибудь происходило, вжимался в меня, как испуганный кенгуренок.

Я поняла, что должна освободить его от страха. Я отрывала его от себя, как омелу, которая плотно врастает в ствол дерева. Все – с кровью. Но иначе было нельзя. Я отпустила его, мы расстались…

Я надеялась, что со временем все уладится, о нас забудут. А еще я знала: он безумно любит меня. Он остался на свободе, а за мною вскоре приехал «черный ворон».

Обычная на то время история… Бывали и хуже.

Вскоре он женился. На женщине, которая была лучше меня. Иначе я никак не смогла бы объяснить этого поступка.

– Она не лучше вас, Эдит!

Девочка произнесла это так уверенно. И повторила три раза, будто бы я и вправду была глухой.

Я устала от этого разговора. От воспоминаний. Мне тяжело долго говорить… Я дала ей понять, что хочу побыть одна.

…Теперь уже вечер и я курю свою новую трубку. И больше ничего не хочу вспоминать. Напротив меня – в темном стекле отражаются два силуэта – две девочки в холодном дортуаре, которые, обнявшись, плачут под лучом лунного света. Одна из них – хуже всех, одна из них – грешница. Потому что не хочет, чтобы кто-нибудь в этом мире страдал из-за нее…

Странно, странно, Борис…

«Что-то не так в этой социальной организации, которая называется «институтом семьи». В таком искривленном пространстве, как наше, этот так называемый институт стал механизмом закабаления обоих полов. С той разницей, что одни ощущают это не сразу, а через годы, а другие – как только сойдут со свадебного коврика в загсе. Почему так происходит? На какой стадии эта программа дает сбой? Может быть, сразу нужно предупреждать об этом, а не твердить о терпении, самопожертвовании и великой миссии этой «ячейки» общества. Нужно трубить во всеуслышание, что жизнь – коротка и в ней нет ничего важнее гармонии с собой и миром. А это чувство может возникнуть только в душе свободного человека. Сколько раз мне приходилось видеть затравленных, зашоренных, нереализованных женщин, единственной вечерней радостью которых было то, чтобы «он поскорее захрапел», и мужчин, которые уже с полудня и до вечера кружат под гастрономами, лишь бы не идти домой, не подвергаться обыску и не слушать визг. Зачем они – вместе? Разве об этом мечтал каждый из них, вешая над брачным ложем свадебную фотографию?!

Можно ли все это построить только на сексе, на инстинктах? А если нет, то не случится ли, как в анекдоте про старого еврея, который всю жизнь отказывал себе в плотских удовольствиях ради призрачного «стакана воды», который подаст ему перед смертью верная Сара. Но, как оказалось, в этот торжественный момент ему вовсе не хотелось пить!