Сергей Саканский - Произрастание (сборник)

Теперь он здоровался. Он всегда мог остановиться и заговорить. Теперь он знал точно, что именно ему от нее надо.

Люлька …

Разумеется, она любила кататься и принимать подарки. Она любила ликеры и шоколад. Ночные клубы. Крутняк. Она давно и хорошо знала, что имеет, и что может за это получить. Ну что ж! Я больше не буду беречь твою машину, папа. И вообще – машина для того и существует, чтобы на ней ездить.

– Стоп. Квартиру профукал, теперь за машину, да? Лёлька была, теперь Люлька. Ликеры, значит, конфеты… Очень хорошо, сыночек. Отлично!

Лёлька…

Его жену называли так с детства, хотя имя ей было Ольга. Их имена, в своем полном выражении не созвучные, почти сливались в одно. И похожа, похожа – особенно издали…

Теперь его ночи были полны образом рабочего: он любил Люльку не самим собой, а своим рабочим, влезая в его сильное тело, в скользкой обстановке ночных садов, подвалов, подъездов… А, мля, хорошо пошла! Господи, мля… Как хорошо, мля, Господи…

Внезапно и легко всё получилось с квартирой, подозрительно легко, будто во сне, что лишний раз доказывает бесспорное могущество как денег, так и людей, которые их имеют.

Сомиков позвонил по своему бывшему телефону, представился, предложил. Голос обещал подумать, через день был готов ответ: они согласны, если Сомиков возьмет на себя хлопоты. Условие было следующим: Сомиков покупает равноценную в указанном ему районе, плюс отдает свою теперешнюю. Круто завернули новые жильцы, хорошую заключили сделку.

Сомиков выбрал фирму, связался. Не прошло и недели, как все было сделано. Машина? Вот тебе машина. Люди мебель носить? Пожалуйста. Соседские старухи, некогда молодые женщины, помнящие Сомикова еще мальчиком, посматривали умиротворенно: Вернулся! Наша, наша взяла.

Всё здесь стало другим, Сомиков. Какие-то обои на стенах – ну, он закроет их деревом. Потолок попятнел: сверху текло. Ну, побелим. И вдруг – ванна…

Сомиков остолбенел, увидев ту же самую ванну, с той же еле заметной щербинкой и ржавой ниткой подтека. Отец так и не успел заменить ванну: не хватило денег, она была, как соринка в глазу, как пятно на рубашке, оставалось еще немного поднатужиться, какие-нибудь полгода сбережений, но внезапно он заболел, умер, ванна так и осталась прежняя. В этой ванне плавала, нежась, намыливая груди, та, которая… Сомиков принял ванну, обласкал, огладил ее. Теперь ванна стала символом, памятником безвозвратной эпохе.

И забыто было, напрочь забыто, чтобы не портить праздника, что именно здесь это и произошло, когда распаленный мордоворот пристроил Сомикова на раковину, больно выворачивая ему уши, и Сомиков именно это увидел в минуты позора и боли: белый бездонный зев ванны, еле заметная щербинка, рыжая нитка подтека… Счас, моя рыбка, счас тебе будет хорошо…

Несколько дней, связанных с хлопотами переезда, Сомиков не видел ее. Вернувшись в лес, он не нашел ее ни в первый, ни во второй день. Ее не было, не было… Прекратились ночные фантазии, не имея реальной точки опоры. Сомиков изнывал физически, он чувствовал себя больным, разбитым. Он ходил из комнаты в комнату, трогал мебель, которая на своем прежнем месте как бы вошла в образ и стала с прежним удовольствием играть. И кресла родителей, и серые тапочки…

Не делай этого, – вдруг сказала мать. – Прошу тебя, остановись. Мы не за имущество болеем – за тебя. Всё это неспроста, милый. Все эти совпадения, знаки – неспроста. Остановись. Остерегайся этой женщины, разве ты не видишь уже, что история повторяется, только на другом, более страшном витке?

– Хватит, оставьте меня! Вас нет, нет больше нигде, от вас не осталось ничего, кроме старой мебели, тапочек, ваши голоса существуют лишь в моей голове, нет никакой загробной жизни, никаких знаков, ничего.

Я пойду и спрошу. Рабочего этого. Прямо, небрежно, пьяно… Возьму ее телефон, адрес. Просто позвоню и подъеду на машине. Угощу шоколадом. Завалю ее бижутерией собственного производства, обвешу всю, как языческую статую. Приглашу к себе. В эту квартиру. В вашу квартиру.

– Но она же похожа. Как две капли воды. И мордоворота, насильника твоего, вспомни, любовника ее, тоже Лехой зовут, как рабочего, который эту, в лесу… Лиля и Леха. Лилеха. Спи… Вычислят, подстерегут, изнасилуют…

Он проснулся, как всегда, в последнее время, не сразу вспомнив, что снова дома. Оделся, быстро пошел в мастерскую, полный решимости – у рабочего, Лехи, спросить. Небрежно так, мужески.