Маркус Зусак - Братья Волф

Помощь уже здесь.

Она в руках, в ногах, в запотевших голосах моих обидчиков, и, уходя, они переступают через меня и как ни в чем не бывало удаляются откуда пришли.

Кровь моя течет.

Земля холодна.

Надо мной возникает пес, смотрит на меня. Заставляет меня подумать обо всех других избитых в переулках. О победителях. О бойцах. О поверженных. И обо всех, кто не согласен остаться лежать на земле.

Пес ждет.

Глядит на меня.

Не сразу, но я подымаюсь на ноги.

Смотрю на пса — надо принимать решение.

Жажда пропитывает меня.

Заполняет.

Переливается через край.

Огнем вспыхивает у меня в глазах, и я смотрю вдоль переулка. И шагаю вперед, через боль, решая, решая. Выбирая. Понимая.

И говорю псу, что буду драться.

И жажда написана у меня в глазах.

Четыре слова:

— Черт тебя дери, Пушок.

Настроения выгуливать его как-то совсем не было, там более что мне пришлось довольно долго дожидаться Руба.

Сначала я сидел на кухне с Октавией.

Она, я заметил, не очень-то была рада, учитывая, что они с Рубом куда-то собирались пойти. Должно быть, это вылетело у него из головы. По крайней мере так я ей сказал. Но сам-то я знал. Руб не показывался специально. Я такое уже видел.

Он опоздает.

Будет пререкаться.

Скажет, что хватит с него этих наездов.

Для Руба это была подходящая тактика. Он был не прочь оказаться в роли негодяя.

У нас оставалась еда от обеда, но Октавия не стала. Мы вышли на крыльцо, болтали, даже умудрились посмеяться.

Я скинул куртку и предложил Октавии. Она приняла ее и через минуту сказала:

— Тепло, Кэм. — Он смотрела мимо меня. — Давненько мне так тепло не было…

Я где-то надеялся, что она говорит не только о куртке, но такими мыслями не стоило увлекаться. При таких мыслях заканчиваешь стоянием под чужими окнами и выжиданием того, что никогда не случится.

Так или иначе, когда мы вышли к калитке и я распахнул ее перед ней, Октавия вернула мне куртку.

Под луной, пришпиленной к небу, она спросила:

— Приходить больше нет смысла, так?

— Почему? — ответил я.

— По кочану, Кэмерон.

Она посмотрела вдаль, потом оглянулась.

— Все нормально.

И даже когда привалилась к калитке и руки и голос у нее задрожали, Октавия была хороша, и я это говорю не в смысле похоти. Я хочу сказать, она мне нравилась. Мне было жаль ее — за то, как с ней обошелся Руб. Какой-то миг она мне улыбалась только глазами. Такой раненой улыбкой, которой человек хочет тебе показать, что с ним порядок.

С этим она пошла прочь.

Она уже вышла за ворота, я спросил вслед:

— Октавия?

Она обернулась.

— Ты еще придешь?

— Может быть. — Она улыбнулась. — Когда-нибудь.

Октавия зашагала по улице, и было видно, что она бодрится, и что она молодец и красавица и у нее все хорошо. На несколько секунд я возненавидел своего брата Руба за то, как он с ней обошелся.

Еще, глядя вслед ее медленно удалявшейся фигуре, я вспомнил рассказ Руба: как они с Октавией пошли за мной, когда я отправился в Глиб и там стоял под окнами Стефани. Я живо увидел эту парочку: стоят, наблюдают за мной. Смотрят, как я смотрю. Должно быть, Октавия подумала тогда, что я жалок. Типа одинокий чертила, как выразился Руб. Может, теперь, покидая наш дом, она поняла, что я там чувствовал.

Но все-таки я догадывался, что все мысли ее были в ту минуту о Рубе. Не обо мне. Может, она думала о его руках, как они касаются ее, берут ее. Держат. А может, вспоминала смех или слова, разговоры. Этого мне никак не узнать.

Руб опоздал на ужин, наш старик его хорошенько отчитал, еще и за то вдобавок, что тот бросил Октавию одну. Я постарался при этом не присутствовать. Как только Руб покончил с ужином, я отправился со двора, забрать Пушка.

На улице похолодало, и настроения не было.

После всего.

Подморозило так, что мы сразу же накинули капюшоны, а изо рта у нас вылетал пар.

У Пушка из пасти тоже шел пар, особенно когда на него напал кашель. Мы, заторопившись домой, ускорили шаг.

Потом мы тупили в телик.

Я посмотрел на брата. Он почувствовал мой взгляд.

— Чего? — спросил он.

Я сидел на диване, Руб — на обшарпанном стуле.

— Октавия ушла?

Он посмотрел.

Сначала в сторону. Потом на меня.

Да.

Таков был ответ, и Руб знал, что его можно и не озвучивать. И я понимал, что Руб может ничего не говорить.

— У тебя есть новая?

И вновь ему можно было не отвечать.