Маркус Зусак: Когда псы плачут

Наморозить кубиков из пива придумал не я, а подружка Руба.

Начнем отсюда.

Ну а боком это вышло мне, так получилось.

Понимаете, я всегда думал, что настанет момент, и я повзрослею, но тогда он еще не настал. И было, как было.

Я совершенно честно спрашивал себя, придет ли такой час, когда Кэмерон Волф (это я) возьмется за ум. Мне виделись проблески другого меня. Другого, потому что в эти мгновения я думал, что и впрямь стал молодцом.

Правда, впрочем, была плачевна.

Это она, правда, сообщала мне со скребущей беспощадностью, что я остаюсь собой и благополучие мне вообще-то не свойственно. За успех мне приходилось драться, среди отзвуков и набитых троп моего сознания. Редкие моменты путевости мне, можно сказать, приходилось подбирать, как объедки.

Я рукоблудничал.

Чуток.

Ладно.

Ладно.

Постоянно.

(Некоторые говорили мне, что не стоит так вот сразу признаваться в подобных делах, мол, людей можно оскорбить. Что ж, на это я могу сказать одно: чего скрывать-то? Зачем, ведь это правда? Иначе ведь, блин, и смысла нет, верно?

Или есть?)

При этом, конечно, я мечтал, как меня будет трогать какая-нибудь девочка. Мне хотелось, чтобы она смотрела на меня не как на грязного, оборванного – то ли улыбка, то ли оскал – подпёска, который пытается произвести впечатление.

Ее пальцы.

В моем воображении они всегда были нежными, скользили мне по груди к животу. Ее ногти касались бы моих бедер, слегка, от них у меня бежали бы мурашки. Я постоянно это представлял, но не согласился бы, что причиной тут чистая похоть. И вот почему: в моих мечтах руки девушки в конце всегда оказывались у моего сердца. Всякий раз. Я говорил себе, что там я и хочу, чтобы она меня касалась.

И у нас был секс, разумеется.

Нагота.

На всю катушку, хлеставшая через край.

Но когда все заканчивалось, тосковал я по шепоту, по голосу, по человеческому существу, что свернулось бы у меня в объятиях. Только вот реальности в этом не было ни глотка. Я лакал видения и размокал в грезах, я думал, что с легким сердцем утонул бы в женщине.

Боже, да я мечтал о таком.

Я мечтал утонуть в женщине, окутанный волнением и слюнями той любви, которую я мог бы ей подарить. Я хотел, чтобы ее сердцебиение разломало меня своим напором. Такого хотел. Вот чем хотел быть.

Притом.

Не был.

Хлебнуть же мне удавалось лишь мимолетные образы и мои собственные разметанные грезы и надежды.

Ледяные кубики из пива.

Ну конечно.

Знаю, я ушел от темы.

День был теплый для зимы, хотя ветер пробирал. Солнце грело и как бы пульсировало.

Мы сидели на заднем дворе, слушали воскресный футбольный обзор, и я, если честно, разглядывал ноги, бедра, лицо и грудь очередной подружки брата.

Упомянутый брат – это Руб (Рубен Волф), и в ту зиму, о которой я рассказываю, подружки у него менялись, по-моему, раз в месяц или около того. Случалось, я слышал их, когда они с Рубом уединялись в нашей комнате: вопль, крик, стон или даже шепот исступления. Последняя его девушка мне, помню, понравилась сразу. У нее было красивое имя. Октавия. Она была уличной музыкантшей и, кроме того, приятным человеком – в сравнении с некоторыми козами, которых Руб приводил домой.

Мы познакомились с ней поздней осенью, субботним вечером в гавани – она играла на губной гармошке, и люди бросали монеты в старую куртку, разостланную у ее ног. Там было немало набросано, и мы с Рубом стояли и смотрели на нее, потому что девушка играла будь здоров как, и гармошка у нее прямо выла. Прохожие останавливались и хлопали, когда она заканчивала играть. И даже мы с Рубом бросили ей мелочь в какой-то момент, следом за стариком с палкой и перед какими-то японскими туристами.

Руб посмотрел на нее.

Она – на него.

Взгляда обычно и хватало, ведь это Руб. Моему брату никогда не надо было ничего говорить или делать. Чтобы понравиться девчонке, ему хватало просто где-нибудь встать, или почесаться, или вообще споткнуться о бордюр. Так оно всегда получалось – и получилось с Октавией тоже.

– Ну а где вообще обитаешь? – спросил ее Руб.

Помню, как при этом в ее глазах плеснула океанская зелень.

– На юге, в Хёрствилле. – Она уже была его. Я точно видел. – А ты?

Руб повернулся и показал.

– Знаешь те загаженные улицы за Центральным вокзалом?