Маркус Зусак - Братья Волф

Так мне казалось и в тот раз, и, когда вернулся, я затворил нашу ломанную вялую калитку, прошел в дом и сел на диван. Рядом с той вонючей подушкой. Напротив Стива.

После получаса повтора «Напряги извилины» и куска новостей в комнату зашел Руб. Он сел, глянул на часы на руке и проворчал:

— Черт бы драл, маман прям тормозит с ужином.

Я посмотрел на него.

Может, я знал его.

Может, нет.

Стива я знал, потому что он проще. Успешные все такие. Они точно знают, чего хотят и как будут этого добиваться.

— Лишь бы не как обычно, — вступил я в разговор.

— Что?

— Обычный ужин.

— А, угу, — Руб помолчал. — Она ж другого не готовит, а?

Тут я должен признаться, что за все это нытье про ужин мне теперь очень стыдно, особенно когда столько людей на улицах попрошайничает на еду. Но, так или иначе, нытье случилось.

И, так или иначе, я был в восторге, когда узнал, что в этот воскресенье на ужин у нас не грибы.

Может, жизнь наконец начинала меняться к лучшему.

Опять же, может, и нет.

Я бегу.

Гонюсь за чем-то, чего, похоже, не существует, и то и дело говорю себе, что бегу за тем, чего нет. Говорю, что пора остановиться, но не останавливаюсь.

Город мечется вокруг меня в ярком дневном свете, но на улицах ни души. Никого в зданиях, в домах и квартирах. Никого нигде. Поезда и автобусы едут сами по себе. Они знают, что делать. Они дышат, но, кажется, только выдохами, без вдохов. Ровно источают бесчувствие, и я там один.

По дороге разлита кока-кола. Бежит в стоки, будто кровь.

Гудят клаксоны.

Хрипят тормоза, потом машины катят дальше.

Я шагаю.

Никого вокруг.

Никого вокруг.

Странно, думаю я, как это все работает — совсем без людей? Может, люди там есть, просто я их почему-то не вижу. Жизнь истерла их до полного исчезновения из моей видимости. Может, их поглотили собственные пустые души.

Голоса.

Я слышу голоса?

На перекрестке тормозит машина, и я чувствую, что на меня кто-то глазеет, — но это пустота глазеет на меня. Машина отъезжает, и я слышу голос, но он затихает.

Бегу.

Я гонюсь за той машиной, даже не оборачиваясь на пламенные светофорные «Стойте», что сверкают на меня красными ногами и бьют по ушам на случай, если я слепой.

А я слепой?

Нет. Я вижу.

Бегу дальше, город несется мимо, будто меня тащит какая-то нечеловеческая сила. Врезаюсь в невидимых прохожих, но не останавливаюсь. Вижу… машины, дорогу, столб, автобус, белую разметку, желтую разметку, перекресток, «Идите», поморгал, «Стойте», смог, канава, не споткнись, кафе, оружейный магазин, ножи дешево, реггей, диско, девушки-досуг, рекламный щит Келвина Кляйна — мужчина и женщина в белье — громадный. Провода, эстакада, зеленый свет, желтый, красный, все три, иди, стой, бегом, бегом, на ту сторону, Внимание при левом повороте, Говард Шауэрс, люк, «Спасите Восточный Тимор», стена, окно, спиртные напитки, «Ушел на обед, буду через 5 минут».

Времени нет.

Бегу, пока штаны не рвутся, а вместо ботинок не остаются мои собственные подошвы да клочки тряпья вокруг лодыжек. Пальцы кровят. Я шлепаю по коле и пиву. Брызги вверх по ногам, потом стекают вниз.

И никого.

Где все?

Где?

Лиц нет, есть движение.

Я падаю. Выключаюсь. Разбитой головой в канаву. Прихожу в себя.

Не сразу.

Все изменилось, и теперь люди повсюду. Всюду, где им и положено быть: в автобусах, в поездах, на улицах.

— Эй, — кричу я мужику в костюме, ждущему зеленого на перекрестке. Он вроде как что-то и услышал, но шагает прочь, едва загорается нужный сигнал.

Люди идут прямо на меня, и, могу поклясться, стараются затоптать меня.

И тут я понимаю.

Они шагают прямо по мне, потому что не видят меня.

Теперь я стал невидимкой.

Должен признаться: всю неделю мы с Рубом крутили старые фокусы. Опять. Ничего не могли с собой поделать.

Опять грабежи.

«Один кулак». Опять.

Ну а чем, на фиг, нам еще оставалось заниматься?

Идея, которую придумал я, — футбол, сокер или как его ни назови, на заднем дворе.

Вообще говоря, это надо было.

Прямо надо.

Честное слово.

Может, я затем предложил это Рубу, что после того облома со знаком он совсем повесил голову. Что и говорить: если у тебя все получилось, но потом ты все-таки придумал способ снова пролететь, тут, конечно, падешь духом. Руб даже не сознавал, насколько его это задело. Каждый вечер он молча сидел и скреб свою щетинистую челюсть зловещей скорбной пятерней. Волосы у него были, как всегда, сальные, свисали на уши и кусали его за спину.