Артемий Ульянов - Записки санитара морга

– Зачем? Не было перчаток, что ли? – изумился Боря, поморщившись.

– Да нет, были. Стиль такой… А вот холодильник он мне до последнего не показывал. И правильно делал. То есть я видел толстую металлическую дверь, которая на прижимной рычаг закрывается. Но что там внутри – не знал. Петя этот понимал, что если сразу меня в холодильник потащит – в обморок грохнусь.

– Холодильник, наверное, комнатный? Как в мясном отделе магазина…

– Да, Борь. Есть, правда, одна деталь. Со сломанным испарителем. Температура внутри была где-то градусов 16. Дальше рассказывать?

– Валяй, я ж профессионал все-таки, – нарочито гордо ответил Плохиш.

– У Пети в холодильнике слой воды был, сантиметров пять, может, семь. С охладителей текло. Но это не самое страшное. Когда-то давно, за пару лет до моего появления, образовалась у него пара «безродников». Он их в дальний угол закинул, а документы на госзахоронение все никак оформить не мог. Это ж надо в ЗАГС ехать, спецмашину заказывать. Вот он и откладывал это дело пару лет, да при температуре 16 градусов. В итоге – два «тутанхамона» в стадии мумификации, вонища, опарыши, мухи. В холодильник без респиратора зайти было сложно. На второй день моего, так сказать, обучения Петя свалил, как и обещал. На прощание строго-настрого наказал взяток не брать. Сам он альтруист был редкий. Из всех земных благ и платежных средств признавал только водку… Вот так, Боря, я и начинал свою практику в ритуальной отрасли.

– Теперь тебя, Тёмыч, хрен испугаешь. После такого старта тебе везде санаторий.

– Ну, это как посмотреть. Нормально вскрывать я только здесь научился.

– Так научился же…

Течение беседы принесло нас к окончанию рабочего дня. Вернее, он закончился для Бори, а для меня тут же начался следующий. Ночное дежурство обещало быть спокойным, ведь по сравнению с тем, что было вчера, спокойным покажется любое.

– Завтра старшой выходит, – напомнил мне Плохиш, имея в виду Вовку Бумажкина.

– Наконец-то, – облегченно сказал я. С появлением Вовки в стенах патанатомии с меня автоматически снимались негласное звание старшего санитара и лишняя ответственность.

Часы снова показывали долгожданную цифру пять. И снова, как и вчера, обитатели отделения спешили вон из его пределов, стремясь успеть по разным адресам, где их ждали. Некоторых – семьи, других – животные, кого-то – тоскливое одиночество, а кого-то – преданная бутылка яда. Под аккомпанемент перестука тяжелых каблуков и изящных каблучков вновь захлопали двери, прощаясь с теми, кто уже завтра утром переступит их пороги. Вскоре от беглецов остались лишь белые халаты, будто это были их тени, навсегда запертые в Царстве мертвых.

Итак, здание патанатомии окончательно опустело, готовое ненадолго стать для меня домом. И последним земным пристанищем для моих смирных соседей, рассованных по секциям мерно гудящего холодильника. Его надежные стены служили мне крепостью и, самую малость, темницей.

Оставшись один в вечерней тишине морга, я решил наконец-то поесть. Сидя за столом в 12-й комнате, любовался изящной простотой предстоящей трапезы, предвкушая каждое ее мгновение. Вареная картошка, политая подсолнечным маслом и присыпанная мелким лучком, перекликалась с ароматом тонких ломтиков ветчины, малосольных огурцов и белоснежного ромбика брынзы. Чуть в стороне от них, на маленьком чайном блюдце, расположились кругляшки салями, каждый из которых был наполовину прикрыт шапочкой плавленого сыра, а наполовину – крошечными веточками укропа. В центре стола важно покоилась крупная домашняя котлета со шпиком, которую притащил из дома Плохиш. А сразу за ней – ломтики поджаренного бородинского хлеба, в меру натертого чесноком. Позицию на левом фланге занимали половинки одинокого вареного яйца, украшенные кокетливым завитком майонеза. На правом царствовала бутылка холодного пива, покрытая испариной, словно бутон утренней росой. На заднем плане, словно в резерве, ждал своего часа породистый тульский пряник, порезанный маленькими кусочками, ведь его будут смаковать, а не есть.

Я гордился своим нехитрым ужином, который обещал мне куда больше истинной плотской радости, чем блюда высокой кухни, чьи изысканные сложные гармонии сродни замысловатым пассажам виртуоза, которые требуют осмысленного восхищения. Моя же гастрономия, напротив – потакала едоку, обещая ему яркое пиршество богатых кричащих вкусов, во время которого ему не придется напряженно улавливать сочетание еле заметных оттенков, позабыв о своем драгоценном чревоугодии.