Артемий Ульянов - Записки санитара морга

Я слушал тишину отделения. Она была наполнена множеством звуков, сливающихся и тонущих друг в друге. Но я, как и любой другой ночной санитар, различал их голоса по отдельности.

Вот так звучит потрескивание подвесных потолков, это несложно. Куда сложнее услышать низкое шуршание, исходящее от вибрации этих же потолков. Дребезжание неоновой лампы старается быть похожим на далекий гул холодильника, доносящийся через закрытые двери. Но тщетно. Этот голос я не спутаю ни с каким другим, как бы тихо он ни звучал.

Изящный шелест вентиляционной системы – один из самых коварных. Призрачно-тихий, он то усиливается, то затухает, меняя тональность и окраску тембра. Именно он способен испугать новичка, коротающего свои первые дежурства. Звук вентиляции весьма причудливо преломляется в изгибах гулких коридоров, рождая пугающие акустические иллюзии. В паре метрах от порога «двенашки» частенько можно услышать, как двое неизвестных идут прямо к тебе по дальнему коридору, мягко шаркая тапками и что-то обсуждая. Их шаги становятся все отчетливее, приближаясь к зоне выдачи. Но стоит только пойти им навстречу, как они тут же стихнут.

По-своему звучит электрический щиток, гнусаво ноя на высоких нотах. А если вдруг отчетливо слышно пульсирующее шуршание, неоднородное и непредсказуемое, как джазовая импровизация… Это колышется под сквозняком разлапистая Катина пальма, обитающая на втором этаже.

Живет в этой тишине и еще один звук, разузнать о котором решится не каждый. Если устроиться на ночь на кресле-кровати в дальней комнате, где стоит городской телефон, то есть приличные шансы услышать неразборчивую человеческую речь. И хотя слов не слышно, интонации и паузы не оставляют сомнений, что говорят люди. Этому явлению сотрудники патанатомии посвятили целую легенду, особенно популярную среди молоденьких впечатлительных медсестер клиники. Она гласит, что в магнитном поле земли собираются голоса мертвых, которые общаются после смерти. Находясь в нем в виде еле уловимых вибраций, они улавливаются полыми костями черепа, резонируя в слуховой нерв. А так как мертвых в морге до хрена, то голоса эти лучше всего слышны именно здесь.

Мы с Борей даже придумали название этому феномену – «мертвая болтовня». Еще немного – и выступили бы с научной гипотезой. Да вот беда – каждый сотрудник отделения прекрасно знал, что это за голоса. Действительно – людская речь. И впрямь – слышна она не всегда. Чертовски обидно, но эти потусторонние разговоры мог отчетливо слушать любой, включив «Радио России». Иногда агенты «Мосритуала», сидящие в отдельном кабинете, что был в зале ожидания для родственников, забывали выключить обычное проводное радио. И вот тогда оно, отделенное от кресла-кровати несколькими дверями, пугало новичков, боявшихся признаться, что слышат голоса ночью в морге.

Снова сделав телевизор немым, я замер, сканируя разноголосую тишину отделения. Так и не услышав ничего необычного, решил прекратить эти унизительные потуги. Наплевав на нервное ожидание, просто спокойно проживать минуту за минутой, двигаясь навстречу событиям своей жизни.

Мне настолько понравился этот план действий, что я даже заглянул в бар, выбирая, чего бы мне отхлебнуть от общих санитарских запасов. Хотелось немудреного – сладенького, крепенького, пошленького… Был выбран какой-то ягодный финский ликер тридцатиградусной крепости. Плеснув тягучую красную струю в широкий стеклянный бокал, снова плюхнулся перед телевизором. Сделав большой глоток, устроился поудобнее, взявшись за пульт. Помелькав каналами, хлебнул еще. Фальшивое алкогольное тепло набирало силу где-то за грудиной, чтобы оттуда потечь по телу. Стало клонить в сон. Отведав еще финских ягод, почувствовал себя значительно лучше. До воскресенья было рукой подать. Оно сулило скорую встречу с домашним уютом, от которого я уже порядком отвык за прошедшие дни. Оказавшись в своей квартире, буду по инерции говорить «патанатомия, слушаю», снимая телефонную трубку. И ждать бригаду перевозки, услышав дверной звонок.

Несколько часов спустя, когда за окнами стал сгущаться июньский вечер, служебный вход заверещал звонком. И был он каким-то странным, прерывистым и неуверенным. Перевозка так не звонила. «Кто бы это мог быть?» – недоуменно подумал я, направляясь на зов. Глянув в глазок, с удивлением увидел в нем молодую незнакомую брюнетку. Она была одета исключительно в черное, а потому я подумал, что пожаловал кто-то из родственников. Открыв дверь, сразу понял, что девушка весьма молода и изрядно пьяна. Но горя в ее лице я не увидел, тут же насторожившись. Да и ее черная одежда, которую я сперва принял за траурную, явно таковой не была. Обтягивающая блузка, короткая юбка, из которой торчали толстые ноги в сетчатых чулках, обутые в модные тяжелые ботинки армейского образца. На руках у нее были черные велосипедные перчатки с массивными металлическими заклепками и массивные шипованные браслеты. Обильные черные тени, щедро наложенные вокруг маленьких глаз и жирная черная помада были скорее похожи на сценический грим, нежели на повседневную косметику, пусть и экстравагантную.