Анар - Цейтнот

На это Октай ничего не сказал, встал, молча попрощался и вышел.

В памяти Фуада ожила сцена, которая давно не вспоминалась ему, которую он забыл, вернее, хотел бы забыть, однако не смог забыть окончательно. Это было в тот день, когда Фуада Салахлы восстановили на работе. Он пришел в институт, стоял в коридоре, улыбался, к нему подходили студенты, преподаватели, поздравляли с победой, а он, Маленький Фуад, не мог осмелиться и подойти к Большому Фуаду. Восемь месяцев они не общались, не разговаривали. Почему, ну почему он не подошел к нему тогда? Почему не смог подойти? В чем он, Маленький Фуад, был виноват перед Большим Фуадом? Почему, ну почему он боялся, что Большой Фуад не подаст ему руки и его, Маленького Фуада, рука повиснет в воздухе?..

— В аэропорт, Фуад-гардаш?

— Да, Касум, и как можно быстрее. Опаздываем. Через двадцать минут мы должны быть там.

— Будем.

Почему Октай так настроен против него? Не дает этого понять явно, но в каждом его слове, каждом жесте чувствуется: он терпеть не может Фуада. И он, и Султан, и Асаф… Румийя сказала бы сейчас: «Иначе и не может быть, — завидуют». Суждение Румийи отдает максимализмом. Что касается его, Фуада, он не хотел думать о друзьях студенческих лет столь категорично, гнал подобные мысли из головы.

Очевидно, все-таки Румийя права. Ведь сказано: «Избави нас, боже, от друзей, а с врагами мы справимся сами». В самом деле, с врагами все ясно: враг — это враг. Он не предаст, не изменит, не подведет. Врагу ты не доверяешь, поэтому его вероломство тебя не потрясет. Предавать, изменять, подводить, разочаровывать — привилегия друзей. Да и когда это Султан, Асаф, Джахангир были его друзьями? «Привет!» — «Привет!» Вот и все, что их связывало, связывает. И вообще — есть ли у него друзья? Октая в некотором роде еще можно назвать таковым, хотя и эта дружба принадлежит прошлому двадцатилетней давности. Столько воды утекло с тех пор! Столько событий произошло! Они — Октай, Султан, Асаф, Джахангир — хотят быть вместе, без него, под соболезнованием жене Фуада Салахлы, — пожалуйста, но зачем эти неприятные намеки, выпады, уколы? Разве он заслужил их, дал повод? В чем он виноват перед ними? Может, только в том, что ни один из них — по той или иной причине — не сделал карьеры? Они вместе начинали, жили одной студенческой жизнью, вместе делали свои первые шаги. Как говорится, на старте у всех были равные шансы. Разве он виноват, что он преуспел, а Октай и ему подобные так и остались позади — вместе со своими принципами, ухватившись за них обеими руками, с ними и только с ними?! Да и неизвестно еще, как бы они поступили, представься им возможность отказаться от этих принципов во имя солидного оклада, должности? Кто знает, остались бы они им верны или нет? «Мы не продаемся!» Может, потому, что нет покупателей, а, друзья? Принцип! Что такое принцип? Это работа, дело. Построенное здание — вот принцип. Заложенный жилой массив — принцип. Новая просторная, радующая глаз площадь там, где недавно стояли ветхие домишки, — принцип. Разумеется, они не могут простить Фуаду того, что след его навеки останется в этом городе: ведь он построил столько домов, проспектов, жилых районов! Каждый из них, наверное, думает в душе, что мог бы сделать все это гораздо лучше Фуада — спланировать кварталы, разбить улицы, построить дома. Однако же не сделал. И потому неудовлетворен, завидует. Наверняка они сплетничают, шушукаются у него за спиной: «Фуаду повезло, он породнился с Шовкю!» Пусть думают, плевать!..

Странно, почему он всегда мысленно спорит с Октаем, с Октаями, даже раздражается, сердится на них? Почему они так занимают его мысли? Почему ему кажется, что и Октай и его друзья относятся к нему с превосходством, свысока, не считают его достойным их доверия? Между тем, по логике вещей, все должно быть наоборот.

Как-то Октай сказал ему: «Фуад, ты думаешь, мы завидуем тебе?.. Поверь, нисколько не завидуем, клянусь!»

«Как говорится, ка воре шапка горит, — размышлял Фуад. — Вот и прекрасно, что не завидуете. Еще лучше! Молодцы! А почему не завидуете? Очень напрасно, что не завидуете. Надо бы завидовать! Шовкю говорит, что в искусстве, в творчестве нельзя жить и работать без некоторой зависти и ничто человеческое не должно быть чуждо художнику. В каждом мужчине, в каждой женщине должна жить эта способность — немного завидовать другому, другим. Разумеется, это чувство не должно брать верх над прочими, не должно отравлять мозг человека своей чрезмерностью. В характере человека, как соль в еде, в меру должна присутствовать и зависть. Да и не только зависть — чувство соперничества также, ревность к чужой славе, удачливости ближнего и так далее. Впрочем, дело не в словах, а в сущности, характере вопроса. „Мы не завидуем!“ Что вы так гордитесь этим? Значит, в вас нет стремления к первенству, нет воли к победе, нет творческого азарта, упорства, порыва! Ваше утешение — утешение бессильных. Именно поэтому вы всегда будете оставаться в тени сильных мира сего… Ну ладно, успокойся, пожалей свои нервы, — эти воображаемые споры всегда очень дорого обходятся тебе! В чем дело, что случилось, почему ты принимаешь все это к сердцу? Делать тебе, что ли, больше нечего? Есть у тебя пятнадцать — двадцать минут свободного времени в дороге, думай о чем-нибудь приятном, а ты забиваешь голову всякой чепухой. Развейся, посмотри по сторонам!»