Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга

— До сих пор у тебя, угонщик?

— Не, я ее недавно на родину отвез, в Курск.

— Как отвез? — изумился я.

— На поезде, на полку для багажа закинул, а там меня уж на тачке встречали. Сейчас на даче у родителей стоит.

— Ну, ты, доктор, и кутила. Отчаянный гусар просто! — хлопнул я его по спине. — Аспиринчику выпей, мил человек. А то сейчас работать надо.

— Пил уже, — тоскливо отозвался Юра. — Чего-то не помогает ни хрена аспирин этот.

Спустя полчаса он уже склонился над зловонным нутром дряхлой бабульки, лежащей перед ним на анатомическом столе. В секционную зашел доктор Савельев.

— Вы, парни, с этой дамой поосторожнее. Я ее карту посмотрел. У нее там последняя запись пять лет назад, на запор жалуется. И если сей недуг ее все это время мучил — может сильно плохо пахнуть, — с сочувственной улыбкой покачал он головой и был таков.

И снова случилась дорога домой. Те, кто не замечает ее среди значимых важностей очередного трудного дня, те многое теряют. Одни закрываются от нее детективным томиком, газетой, другие дарят это обязательное ежедневное время дремоте. Не видя дороги домой, рвут мостик между буднями, казалось бы, совсем ненужный, неприглядный. Толчея метро, заплеванные электрички, запах пота чужаков сквозь навязчивую торговлю — зачем это помнить? Может, и правильно. Но — с другой стороны. А как же пельменная?

Я увидел ее именно по дороге домой — и никак иначе. Клянусь, это могло произойти только в тот день, и никогда раньше.

Ранняя осень, но уже дождливо, сыро и пророчески холодно. Я, по-летнему неразумно и легко одетый, скукожился на цветастом креслице маршрутного такси, наслаждаясь общественным комфортом за один американский доллар, по курсу. Досуха выжитый трудоемким похоронным деньком, я упер взгляд в вибрирующее каплянистое стекло. А в нем скользил, полный холодных и ярких красок, словно слетевший с кисти смелого импрессиониста, этюд о вечно живом городе. Упрямая природа, презирающая цивилизацию, все-таки коснулась его своим увяданием, заставив деревья полыхать на все лады. Картина эта неслась вдоль моего лица куда-то назад, иногда преломляясь в стекающих по стеклу каплях, отчего некоторые фрагменты ее на мгновение вдруг гротескно выпячивались. Совершенно вымотанный, уставший до ломоты в суставах, я смотрел на это зрелище будто загипнотизированный, завороженный. И даже подумал, что если сейчас какой-нибудь пассажир протянет мне сзади монеты, попросив передать за проезд, то я попросту закрою глаза и притворюсь спящим. А сам, сквозь узкую щелочку век, продолжу скользить взглядом по летящему холсту безымянного художника.

Признаюсь, я почти стал засыпать. Но вдруг что-то беспардонно геометрическое, смачное и очерченное, кольнуло меня, резанув импрессионистское полотно пополам. Вывеска, вцепившаяся в дом на другой стороне улицы, была химически красной и несла на себе крупные сочные буквы. «Пельмень», — возникло у меня в голове слово, которое, как известно, было сначала. «Пельменная», — оформилось оно затем, разбудив во мне целый сонм самых разных флюид.

И запахи были первыми из них. Сначала тонкие, потом на тон ярче, они рисовали мне кухонное изобилие. Такое, когда, накрывая стол, в итоге приходится поискать место, куда бы поставить венец пиршества — запотевшую бутылочку чего-нибудь. Ведь размеры стола решительно не выдерживают ни желаний, ни возможностей. Но все же она, аккуратно втиснутая бочком, занимает свое место среди головокружительно пахнущей снеди, уложенной в мисочки побольше и баночки поменьше. А в центре — пузатая, важная, подбоченившаяся пухлыми ручками, супница, полная пельменей. Они, уже сваренные, еще помнят, как пару часов назад на кухне все было белым-бело от муки, по столу туда-сюда ходила работящая скалка, раскатывая тесто до почти прозрачной толщины. Старая рюмка, на ножке, с гранью, сбереженная поколениями хозяев еще с довоенных лет, вгрызается в него, потом фарш с ложечки, ловкие пальцы — и новый пельмешек встает в строй, прислонясь к своему собрату на опудренной мукою деревянной доске. Теперь они в центре внимания. Все остальное, и даже водка, которая чаще всего ценна сама по себе, сейчас немыслимы без них. Едоки собрались на пельмени, и ничто другое их не заменит.

Вывеска стремительно приближалась, а я представил, что вот так и проеду мимо, залезу в метро, поплетусь домой, и пельменная останется без меня. А я — без пельменной. И понял вдруг, что в любой другой день мы вполне сможем обойтись друг без друга. Ведь и раньше не были представлены. Но сегодня, сегодня нет. Нам суждено быть вместе, хотя бы ненадолго, словно случайным встречным попутчикам. Увидимся мы после этого снова или нет — неизвестно, но встреча будет. И вот я уже поднимаюсь с места, торопливо и излишне громко говорю водителю: «У пельменной, вот тут остановите». Он понимающе кивает, плавно притормаживая у дороги. Видно, я не первый такой.