Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга

Его привели туда два пути. Ведь все люди на этом свете идут сквозь жизнь двумя путями. Очевидным, объяснимым, который легко виден и вымощен простыми бытовыми понятиями. И скрытым, сотканным из тончайших материй, о которых человек лишь может догадываться, пытаясь на ощупь разгадать их смысл.

Антонов не был исключением. Его очевидный путь был прост. Диплом медицинского училища, романтическая крутизна потустороннего, эпатажность профессии. И заработок. А скрытый смысл залегал где-то глубоко внутри его 18-летнего существования, словно угольный пласт. В нем спрессовались похороны Брежнева, вина за смерть крошечного желторотого воробья (которого они вместе с мамой нашли на асфальте, да так и не смогли выходить), страх перед скоротечностью человеческой жизни, желание заглянуть за ее невидимые границы. И подростковая вера в Бога, полная вопросов и чувства несправедливости.

Так или иначе, тогда, в середине девяностых, я занимался непростым, тяжелым и грязным мужским делом — хоронил свой великий народ. День за днем сквозь нас текла вереница тел, которых мы, санитары, отдавали в руки живым. А когда живые соприкасались с мертвыми, в стенах морга на наших глазах случалось людское горе, людское смирение, людское равнодушие… День за днем я впитывал эти вибрации, они отражались во мне многократным эхом, потихоньку мастеря того, кем стал Антонов много лет спустя. Со временем следы этих дней сливались в один глубокий отпечаток. Он рос, крепчал, меняя рисунок души, как частые ожоги меняют рисунок на кончиках пальцев…

Время моей юности бурно текло, взбивая каждодневную пену незначительных моментов, а иногда закручивая водовороты событий, меняющих существование. И один из них резко взял меня в оборот. Что же случилось тогда, в конце 90-х?

На первый взгляд — ничего особенного. Я завел собаку. Белоснежную даму, четырех с половиной лет от роду, интеллигентную, дружелюбную неженку устрашающей породы «французский бульдог». Ее звали Марусей, и она стремительно заняла в доме пустующее место ребенка. Я безумно любил ее и безмерно баловал, благо псина была взрослой и уже воспитанной. В теплые дни, когда суровая русская земля словно извинялась за долгие зимние месяцы, мы часто гуляли в Останкинском парке. И во время одной из таких прогулок познакомились с семейной парой, большими любителями собак. Костя и Алена не так давно потеряли своего любимца, английского бульдога Гешу. С первых минут нашего случайного общения Маруся покорила их своими бульдожьими повадками. Вскоре после той первой прогулки мы снова нечаянно встретились у входа в парк. Проведя пару часов за неспешной прогулкой, разговорились уже по-настоящему, выбравшись за рамки кинологического общения и чуть лучше узнав друг друга. Холодное чешское пиво, приобретенное в палатке рядом с детскими каруселями, заметно оживляло беседу, хотя толком и не пьянило. Расставаясь, мы взяли еще по бутылочке и договорились встретиться завтра вечером. Маруся, любившая людей чуть ли не больше, чем кашу с куриными сердечками, была не против. Незаметно наши совместные прогулки стали доброй традицией, в основе которой лежали любовь к собакам и легкое, интересное общение. Тогда я представить себе не мог, как оно изменит мою жизнь.

Дело в том, что, будучи людьми близкими по духу, мы принадлежали разным сословиям. Я был похоронным санитаром и относил себя скорее к ремесленникам. Этот экстремальный род занятий чаще всего очень интересовал тех, с кем я общался. Он давал им редкую возможность заглянуть за занавес этой закрытой темы моими глазами, попытаться примерить на себя обычную рутину работника морга. Вечная тема смерти, страшная, мистическая и оттого притягательная, касалась каждого, вне зависимости от образа жизни и круга интересов. Костя и Алена не были исключением. Они много расспрашивали о моей необычной работе, и я делился с ними наиболее яркими историями, накопленными за несколько лет похоронных будней. С каждым днем они все больше проникались уважением к этому жесткому ремеслу и к людям, тянущим ритуальную лямку. Ведь их профессия разительно отличалась от моей.

Костя и Алена были штатными пиарщиками одного из московских банковских холдингов. Тогда модное понятие «связи с общественностью» было знакомо мне лишь в самых общих чертах. Офисная жизнь была чем-то очень далеким, недоступным и притягательным. Скажу честно, дресс-код чистых комфортных кабинетов, наполненных прохладой кондиционеров и деликатным гудением компьютеров, сам по себе не являлся для меня ценностью. Главное, что привлекало меня, была возможность зарабатывать хлеб насущный головой, а не руками. В то время я все чаще задавался вопросом: а смог бы я продавать сильным мира сего свой интеллект? И сколько стоят мозги Антонова в Москве, в конце двадцатого века? Мои новые приятели, которые охотно делились со мною подробностями своих трудовых будней, открывали передо мною возможность прикинуть, как бы я смотрелся на их месте. И санитар с жадностью вникал в эту другую жизнь.